Разгораясь больше и больше, он уже призывал выборгских фабричных рабочих готовиться к той великой борьбе, которая разворачивается в мире. От такого призыва следовало бы покамест воздержаться, но это была его первая речь пропагандиста, и ему хотелось получше испытать, может ли он воздействовать на сознание этих фабричных рабочих, наполовину еще крестьян, представителей основного российского населения, в котором и должны развернуть главную работу «народники».
Внимание фабричных не ослабевало, и Кропоткин мог говорить, пока оно не истощится, но он вовремя остановился.
Он ожидал, что Корнилова, сторонница немецких социал-демократов, затеет с ним спор о путях борьбы, когда разойдутся рабочие. Но Саша заспешила в Измайловские роты, в штаб-квартиру, к больной старшей сестре. Он вызвался ее проводить.
Они ехали в полупустом вагоне конки (близилась полночь). Сидели рядом у стенки. Рессоры почти не пружинили, и вагон дрожал, не покачиваясь, гулко отзываясь на шум и стук колес. Саша сидела с опущенной головой, положив на колени руки в муфте. Лицо ее, слабо освещенное сбоку лампой с прокопченным стеклом, было серовато-бледно. Она молчала, угрюмо задумавшись. Только где-то уже в конце Литейного едва заметно улыбнулась.
— А вы, оказывается, бакунист, — сказала она очень тихо, хотя под грохот вагона можно было говорить громче, не опасаясь, что услышат посторонние, да и никто из пассажиров не сидел поблизости.
— Это нехорошо, быть бакунистом? — сказал Кропоткин.
— Нет, и это хорошо. В России все направления хороши, если они подтачивают монархию. Вы, конечно, осуждаете меня за Бебеля. Недовольны, что я много говорила о нем?
— Не осуждаю, но хотелось бы, чтоб вы подробнее рассказали о жизни немецких и австрийских рабочих, а не о Бебеле.
— Но он ведь присоединил Союз немецких рабочих обществ к Интернационалу, о котором вы сегодня так горячо говорили.
— Присоединил? По-моему, Союз сам присоединился. Вождь не может и не должен править обществом.
— Он может и должен направлять.
— А если его направление ошибочно?
— Но Бакунин ведь тоже вождь.
— Нет, он только теоретик и трибун.
— Вы целиком принимаете его теорию?
— Не целиком. Не принимаю призыва к немедленному всероссийскому восстанию. Еще не время. Не верю в его надежду на разбойничество в этом восстании.
— Ладно, отношения выяснены, — сказала Корнилова. — Мир. — И она, вынув руку из муфты, подала ее Кропоткину.
— Мир, но не без споров, — сказал он. — Что с Верой Ивановной?
— Какая-то затяжная болезнь. Боюсь, как бы не чахотка.
— Кто из докторов ее смотрел? Веймар может ведь пригласить и профессора.