Итак, общество имело теперь оружие. Вернее, орудие. Тяжелое, крепостное орудие. Оно могло бить только из крепости, и таковую взялся построить артиллерийский поручик Сергей Кравчинский. В начале августа он ушел с Рогачевым косить хлеба в Новоторжский уезд и еще не вернулся: узнал, что куплена типография, и принялся рубить для нее сруб и рыть большой погреб в доме хозяина-нанимателя, тоже артиллерийского поручика, дворянина Ярцева, которого он, работая с ним на полях, успел за месяц обратить в социалиста. С Ярцевым Сергея свел Попов. Ленечка несколько месяцев учительствовал в Торжке, затем приехал в Петербург и познакомил Синегуба с каменщиками, земляками Ярцева, строившими дома у Московской заставы и у Измайловского моста. Синегуб читал каменщикам роман Чернышевского и «Историю одного крестьянина» Эркмана-Шатриана. Потом передал слушателей товарищам, а сам, сблизившись о фабричными и заводскими рабочими за Нарвской заставой, окопался с Ларисой (они вернулись из Губина Угла уже не фиктивными супругами) на Шлиссельбургском тракте, где разворачивалось их главное дело. Рядом с ними сняла квартиру Соня Перовская, решившая организовать здесь рабочий кружок. В центре городка, на Выборгской стороне, на Петербургской, на Васильевском острове наступали (как сказал бы Сердюков) Чарушин, Клеменц, Куприянов, сестры Корниловы, Кувшинская. Чайковский налаживал связь с провинциями. Сеть этой связи с узлами в больших городах распростиралась уже по многим губерниям. Общество росло и готовилось к великому походу в народ. Готовилась к нему и вся революционная молодежь столицы — земляческие группы — оренбуржцы, самарцы, уфимцы, казанцы, киевляне, бакунинские кружки Ковалика и Лермонтова. Готовились и долгушинцы, перебравшиеся в Москву и распространявшие бунтарские прокламации в окрестных уездах. Все «народники» весной должны были двинуться в деревни и села. И Кропоткин должен был наметить пути и цели этого похода. Он решил представить обществу программную записку в двух частях: в первой очертить идеал будущего социального строя, во второй рассмотреть возможности его осуществления. Начинать надо было с теории.
В философии он склонялся к позитивизму, но теперь ни Конт, ни Спенсер, ни Милль не могли быть опорой в его работе, ибо они отрицали революционную перестройку человеческого мира. Лассаля, добивавшегося всеобщего избирательного права, чтобы этим способом преобразовать капиталистическое государство в народное, он отвергал, как отвергал и социалиста-реформатора Луи Блана. Не признавал и Бланки, теоретика революционного заговора. Маркса, проницательного исследователя капитала, он оставлял Европе, не находя ему места в России, где пролетариат еще не вырос. С Прудоном он познакомился еще в Сибири и тогда вполне с ним соглашался, а ныне уже не верил в его идею чудодейственного народного банка, беспроцентного капитала и мирного переустройства буржуазного социального порядка в социалистическое. Бакунин пленял его, как и многих молодых русских революционеров, яростной силой, обрушенной на государство поработителей. Этот богатырь, размышлял он, призывает к всемирному бунту и выдвигает прекрасную идею будущего — федерацию свободных самоуправляемых общин. Но способы борьбы за это будущее, предлагаемые Бакуниным, все же сомнительны. Он уверяет, что даже для самой большой страны достаточны две-три сотни сильных и преданных революционеров, чтобы поднять победное восстание. Нет, никакие революционеры не могут совершить революцию, если народ ее не хочет и не готов к ней. В организации восстания Михаил Александрович полагается на крепко сплоченную группу выдающихся борцов.