– Дедукция?
– Едва ли это дедуктивность. Не думаю, что наша цель в reductio ad absurdum. – Горчаков снова спустился, передвинул лестницу и взобрался по ней на самый верх, почти до самого балкона второго этажа. – Дедуктивность основана на том, что частное положение логическим путём выводится из общего. А то, о чем мы говорим. Некоторые считают, что это серендипность. Умение по частностям восстанавливать общую картину путем откровения. Вы ведь понимаете, о чем я говорю?
Стрельцов сперва на автомате отрицательно покачал головой, и лишь пару секунд спустя почувствовал, что начинает постепенно улавливать смысл. Во всяком случае, то странное чувство, словно звон в голове, которое появлялось у него накануне странных даже для него самого заключений, уже не казался причудой психики или даже ненормальностью. И Горчаков оказался единственным человеком, с которым можно было обсудить все это, хотя едва ли его можно назвать доброжелателем, не то что другом или сторонником.
– …хотя я не очень люблю термин «серендипность». Будем считать это моим частным предрассудком. Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas. Хотя для моей позиции есть достаточное основание, основанное на заключениях, обсуждать которые нет ни смысла, ни времени. Если бы вам было интересно, как я бы назвал этот, как вы говорите, «путь слов», то я назвал бы его «ультранормальностью». Возвышающе-предельной нормальностью, если с латыни. И этот принцип действует в обе стороны, если вы понимаете.
– Се-рен-дип-ность, – произнес вслух Федор Стрельцов. – Никогда не сталкивался, хотя отец водил меня как-то к психотерапевту.
Аркадий Борисович рассмеялся.
– Психотерапия ни при чем! – Человек в светлом свитере кивнул в сторону книги, что Федор продолжал держать в руках, даже не удосужившись разглядеть.
Она представляла собой средних размеров печатное издание с непривлекательной обложкой без картинки и крупным невыразительным заглавием «Шарле Нодье. Вопросы литературной законности», выполненном подозрительно неаккуратным топорным шрифтом, каким часто делали заголовки в советское время. Во всяком случае, именно такие книги заполняли шкафы в кабинете его отца, и казалось странным, что он вообще проявляет к ним какой-то нерыночный интерес.
Открыв по закладке, он натолкнулся на притчу о трех принцах из Серендипа, в которых не то по какой-то программе, внедренной родителями и отложившейся у него в голове, не то по своему наитию узнал себя и своих братьев.
«Три принца, покинувшие пределы своих владений, прибыли в государство, которым правил могущественный император по имени Бехрам. На пути в столицу империи они встретили погонщика, который потерял одного из своих верблюдов; погонщик спросил принцев, не видели ли они случайно пропавшее животное? Юные принцы, которым попадались на дороге следы, похожие на верблюжьи, отвечали, что видели, причем для вящей убедительности старший из принцев поинтересовался, не кривой ли тот верблюд, второй, перебив брата, сказал, что у верблюда не хватает одного зуба, а младший добавил, что верблюд хром. Погонщик узнал своего верблюда, поблагодарил принцев и, обрадованный их словами, отправился на поиски по дороге, которую они ему указали. Он проехал целых двадцать миль, но верблюда не нашел. Опечаленный, двинулся он в обратный путь и назавтра снова повстречал принцев; они отдыхали под чинарой близ живописного источника. Погонщик пожаловался, что долго искал, но так и не нашел потерянного верблюда. „И хотя вы назвали мне все его приметы, – сказал он, – я не могу отделаться от мысли, что вы посмеялись надо мной“. Старший из принцев отвечал ему: „По названным приметам вы сами можете судить, собирались ли мы смеяться, над вами, а чтобы у вас не осталось сомнений, я спрошу у вас, не гружен ли ваш верблюд маслом и медом?“ – „А я, – вступил в разговор второй брат, – скажу вам, что на вашем верблюде ехала женщина“. – „И что женщина эта в тягости, – добавил третий брат, – судите же сами, обманываем мы вас или нет“. Услыхав эти речи, погонщик подумал, что принцы украли его верблюда.