Но это означало и то, что работа только начинается.
Питер звонком вызвал сиделку и, когда та появилась, объяснил ей, в чем дело.
– Похоже, мисс Харрисон начинает приходить в себя, – сказал он. – Попробуйте немного поговорить с ней – может, так она быстрее очнется. Я загляну, когда освобожусь, и проверю, какие у нас успехи.
Соседку Габриэлы – ту самую, которая выпрыгнула из окна – уже перевели из интенсивной терапии в общую. Питер отправился проведать женщину со сломанной шейкой бедра. Ее он застал полной бодрости и праведного гнева. Несмотря на то что перелом был очень сложным и болезненным, пожилая миссис Дюмон требовала, чтобы ее немедленно отправили домой, так как завтра утром она должна была быть у своего парикмахера.
Выходя от нее, Питер все еще улыбался. Миссис Дюмон была настоящей аристократкой. Если бы у нее была тросточка, она наверняка пустила бы ее в ход просто потому, что ей здесь осмеливаются перечить. К счастью, ничего такого у нее не было, и Питер мог чувствовать себя в безопасности. Впрочем, несмотря на это, он пообещал старушке отправить ее домой, как только она освоится с инвалидными ходункáми. Пока же ей предстояла серьезная операция.
Был уже поздний вечер, когда Питер, покончив с бумажной работой, снова заглянул в палату к Габриэле.
– Как тут наша Спящая Красавица? – осведомился он беззаботно, и сиделка пожала плечами. Как и велел Питер, она много разговаривала с Габриэлой, но та никак не реагировала. Сиделка решила, что либо врач ошибся, и это был обычный рефлекс, либо девушка просто не хотела возвращаться в мир, который обошелся с ней так жестоко. Такие вещи иногда случались: спасаясь от боли, страданий и несправедливости, пациент порой отступал так глубоко в себя, что уже не мог вернуться.
Знáком отпустив сиделку, Питер сел на стул рядом с кроватью и еще раз вложил палец в ладонь Габриэлы, но ничего не произошло, хотя он продолжал звать ее по имени и разговаривать с ней. Он уже отчаялся, но вдруг Габриэла неожиданно шевельнула рукой. Глаза ее оставались закрыты, но Питер понял, что она услышала его.
– Ты так разговариваешь? – ласково спросил Питер. – Может, попробуешь что-нибудь сказать по-настоящему?
Ему было очень важно знать, не повреждены ли речевые центры, и если нет, то способна ли она рассуждать логически и здраво. Но пока Питеру было бы достаточно одного слова, одного взгляда или звука.
– Как насчет того, чтобы спеть мне какую-нибудь песенку? – весело предложил он и негромко засмеялся. В любых, самых тяжелых обстоятельствах Питер умел рассмешить пациента, вдохнуть в него веру в собственные силы. За это его любили и больные, и сестры. Но главным, что завоевало Питеру уважение коллег, было, безусловно, его умение возвращать к жизни самых тяжелых больных, которые уже утратили способность к сопротивлению или просто не хотели бороться.