Вечером Питер позвонил ей в пансион, и Габриэла была рада слышать его голос. Успокаивая его, она призналась, что чувствует себя еще слишком усталой и что даже подниматься пешком на четвертый этаж ей пока достаточно трудно. Собственная комната ей решительно разонравилась. Все здесь напоминало ей о Стиве, однако деться ей было некуда. Мадам Босличкова успела сдать квартиру профессора (книги, которые принадлежали теперь Габриэле, были аккуратно уложены в коробки и перенесены в подвал), и теперь все комнаты – включая прежнюю комнату Стива – были заняты. В остальном же в пансионе мало что изменилось.
Питер представил себе, как Габриэла сидит одна в комнате, с которой у нее было связано столько неприятных воспоминаний, и ему вдруг захотелось оказаться рядом с ней. В больнице Питер привык часто навещать Габриэлу. Теперь ему было странно, что он не может увидеть ее. Заметил он и то, что в телефонном разговоре Габриэла держалась с ним отчужденнее, чем раньше, но как раз это было ему более или менее понятно: очевидно, она считала, что не будет готова к будущему, пока окончательно не разберется со своим прошлым.
Но, вопреки его опасениям, Габриэла в эту ночь спала крепко. Утром она встала, испытывая прилив сил и новой уверенности, и сразу же позвонила матушке Григории. Назвав себя, она попросила к телефону мать-настоятельницу. Послушница, ответившая на звонок, попросила ее подождать. Габриэла очень боялась, что ей в конце концов будет сказано, что настоятельница не может с ней говорить, однако минуты через полторы она услышала знакомый голос и почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Это была та самая женщина, которую Габриэла не переставала любить и по которой сильно скучала все это время.
– Как дела, Габи? С тобой все в порядке? – Матушка Григория тоже прочла статью в «Нью-Йорк таймс», в которой говорилось о Стиве и Габриэле, и ей потребовалось все ее смирение и душевные силы, чтобы не нарушить монастырский устав и не поехать к ней. Все время, пока Габриэла лежала в больнице, настоятельница звонила туда и, не называя себя, справлялась у медперсонала о ее состоянии.
– Все в порядке, матушка. – Габриэла сразу поняла, что имеет в виду настоятельница. После той злосчастной статьи она стала своего рода знаменитостью. – Все уже прошло.
Потом она объяснила, зачем звонит. Ей нужны были адреса родителей, и в первую очередь – адрес матери. Габриэла знала, что Элоиза каждый месяц присылала чеки на ее содержание, и в монастырских бухгалтерских книгах должен был быть ее почтовый адрес. Но когда она попросила матушку Григорию дать ей его, настоятельница заколебалась. Она знала, что не должна этого делать – таково было требование самой Элоизы Харрисон, однако вот уже больше пяти лет в монастыре о ней ничего не слышали. Кроме того, настоятельница считала, что большого вреда в этом не будет. Она прекрасно понимала, почему Габи решила разыскать мать после стольких лет разлуки, и в глубине души поддерживала это решение. Матушке Григории было совершенно ясно, что Габриэла явится к матери не с упреками, а с одним-единственным вопросом. Когда-то ей самой хотелось задать Элоизе Харрисон этот вопрос.