– Я… – начал юноша, – я… очень люблю тебя. И когда тебя вижу, я весь бываю как бы огненный. Это так!
Ее губы плотно сжались, она немного помолчала и спросила:
– Что же ты видишь во мне? – в голосе ее не слышалось и тени игры. Лишь непонятная ему решимость.
– Я вижу очи твои настолько прекрасными, – сказал он пылко, – что они прельщают меня.
Она подняла брови. Что-то одновременно грустное и отчаянное мелькнуло в ее лице. «Как хороша она в своей грусти», – подумал он.
– Значит, глаза… – задумчиво сказала она.
И вдруг (он даже не успел понять, что происходит), она подняла руку и резко ударила себя острым челноком. В один глаз и в другой.
Кровь залила ей лицо.
В комнату вбежала служанка.
– О, госпожа, госпожа! – запричитала старая женщина. – О, бедная моя девочка!
* * *
Бонита обняла рукой голову Мастридии и белым чистым платом отирала ей кровь, соображая, что делать дальше. Бежать за врачом? Кричать о помощи?
Тут служанка заметила темную фигуру, неподвижно застывшую на лавке. Лицо юноши вытянулось, подбородок дрожал. Бонита сверкнула глазами:
«Это вы… Разве не видели, госпожа… она – агница Божия, а вы… вы…»
* * *
Он не помнил, где провел тот вечер и ту ночь. Образ Мастридии с выколотыми глазами не выходил у него из головы.
Что он наделал?
Что теперь будет с нею?
И отчего он сбежал? Струсил?
Наутро он, пошатываясь, пришел в храм и всю службу простоял не шелохнувшись, не обращая никакого внимания на священнослужителя, кадящего храм, на недоуменные взгляды других прихожан, на ход службы. Он так бы и стоял там, но один из обеспокоенных его видом церковников замолвил о нем слово.
Когда служба закончилась и все разошлись по домам, к нему подошел тот самый старенький иерей. Священник ничего не спрашивал, а просто встал рядом. Некоторое время они молчали.
А затем священник с любовью и участием заговорил о милосердии Божием.
И юноша, как растение, которое тянется к теплу, потянулся на этот сердечный призыв к покаянию.
Он рассказал все. О себе, своих похождениях, О Мастридии, своей влюбленности и ее отказе. Он говорил и говорил, пока не пришло время рассказать о вчерашнем дне. Тут он запнулся и зарыдал.
Священник не торопил его, он накрыл его епитрахилью, и молча внимал, видимо, сопереживая.
Все.
– Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, – промолвил священник. – И еще: Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя.
– Значит, она сделала это ради меня? Лишила себя зрения, чтобы я прозрел? – выдохнул юноша.