«А уж не сон ли это? – обожгла мысль. – Проверим…»
Он наугад открыл книгу…
* * *
Ясный зимний день клонится к вечеру, неподвижный лес по обе стороны дороги залит розоватым светом предзакатного солнца, усланная хрустким снежком дорога бежит под колеса запряженного парой лошадей экипажа. Впереди обтянутая синим сукном необъятная спина возницы.
«Кучер», – тут же всплывает в памяти определение.
– Поспешай любезный, – слышит Саша голос. – Опаздываем.
Это говорит он сам, но голос чужой, смутно знакомый… Да это же ротмистр!
Он что – в воспоминании Ланского?
Зеркала под рукой нет, да и не может он управлять телом, которое мертво уже сто лет. Он лишь сторонний наблюдатель и вынужден озирать зимний пейзаж по сторонам неширокой дороги да широкую спину кучера…
Рука в белой кожаной перчатке (та самая пресловутая «лайка»!) выудила из кармана круглый предмет и небрежным нажатием на кнопку с щелчком открыла серебряную крышечку, украшенную чеканным гербом – два вставших на дыбы льва поддерживают щит, покрытый сложным рисунком. Карманные часы. Не иначе – тот самый «брегет». Белый циферблат с черными римскими цифрами, вычурная часовая стрелка приближается к цифре «V», минутная – на девятке. Шестнадцать сорок пять.
– Поспеем, барин, – басит, не оборачиваясь, кучер. – Аккурат к пяти и поспеем.
Усадьба открылась внезапно, за поворотом дороги: приземистый дом с колоннами на пригорке, окруженный заснеженными деревьями, скопище экипажей у парадной лестницы, слуги в ярких длиннополых костюмах («ливреи»), непривычно толстые из-за поддетых под них полушубков, распахивают ажурные, кованого металла ворота, украшенные замысловатыми вензелями, в которых угадывалась буква «М».
«Видимо, граф тут жданный гость…»
Ланской легко выскакивает из коляски, взбегает по припорошенным снежком, сыплющимся из безоблачного предвечернего неба, учтиво раскланявшись по дороге с высоким пожилым господином в обширной шубе коричневого блестящего меха и черной высокой шляпе-цилиндре (тот лишь сухо кивнул в ответ, сверкнув кроваво-красным отсветом пенсне). Еще один лакей, распахивающий высокие двери в прихожую, которой больше подходит слово «вестибюль». Шинель с золотыми погонами, фуражка и перчатки небрежно сброшены на руки толстого старика в напудренном парике – очевидно, тоже лакея.
Огромное, метра три в высоту, зеркало в золотистой, причудливого плетения раме («Танюха бы удавилась от зависти!»). В чуть туманной глубине – высокий, подтянутый офицер поправляет белый мундир с золотыми пуговицами.
«А ведь Павел Владимирович неплохо рисовал в свое время…»