Дерьмо, айЭм. От его взгляда любой качок-футболист почувствует себя так, словно выставил голый зад на морозе.
Трэзу это ни к чему.
— … Боже, Боже, оооо Бооооже…
Ради всего святого, она могла бы разбавить фразу чем-нибудь, например «Господи Иисусе!».
— ОБооожеБооооооже….
Протянув руку между ними, он решил закончить свою пытку. Теребя клитор, он перебросил девушку к оргазму, как раз вовремя, прежде чем его эрекция совсем обмякла и вывалилась из нее.
Он поставил девчонку на ноги, но пришлось тут же подхватить тело, потому как ее колени подогнулись.
— О… Боже… ты невероятный… ты…
Да-да, спасибо, дорогуша. Его волновало лишь одно — сколько времени уйдет на то, чтобы запаковать ее в шмотки.
— Ты тоже, детка.
Трэз наклонился в сторону, подхватывая… бюстгальтер, который она приняла за футболку? Или стринги? Или…
— О, мне пока не нужны леггинсы… правда же?
Вот «это» для ног? — удивился он, поднимая черную полоску ткани. Сложно представить, что этим можно укрыть что-то кроме руки, тем более грудь размером с сервировочную миску.
Кто снял эти псевдо-колготки? Не он, кажется, но Трэз не мог вспомнить, и не потому, что был пьян. Эта сессия, равно как и вся его половая жизнь за последние годы, была не просто полностью, но и намеренно незапоминающейся.
Тогда зачем он настойчиво повторял одно и то же, изо дня в день…
Верно, не к чему сообщать айЭму. Его брат мог пускаться в риторические проповеди. Каждый. Мать его. Гребаный. Раз. Когда. Они. Виделись.
— Папуля, я люблю тебя, — сказала девчонка, обхватив его бицепсы и повиснув на нем так, словно он был шестом для стриптиза. — Мне понравилось.
— Мне тоже.
— Ты же любишь меня?
— Конечно. — Он бросил взгляд на дверь, жалея, что предусмотрительно не договорился о том, чтобы в нее постучали. — Оставь мне свой номер, хорошо? Мне пора вернуться к работе.
Надула губы… отчего ему хотелось обнажить клыки и прогрызть себе выход в стене.
— Мы можем повторить? — протянула она, становясь на носочки и пытаясь потереться носом о его шею.
Милочка, я первый-то еле довел до финиша. Повтор анатомически невозможен.
— Папуля, ну пожаааааалуйста… — Опять трется. Потом отклонилась назад. — Пожалуйста?
Трэз открыл рот, раздражение подстегнуло его вспыльчивость и язвительность…
Но когда он посмотрел в ее глаза, то увидел в них настоящие чувства и почти отшатнулся. К слову о зеркалах… казалось, что он смотрит на себя: печаль. Пустота. Безродность.
Она была ополовиненной женщиной.
Он был мужчиной на половину,
На одном этом основании они идеально подходили друг другу, два разбитых жизнью жалких неудачника, метавшихся в бассейне секса, в попытках обрести привязанность, которая только усилит чувство изолированности.