Я немного знал о дохристианской эпохе из школьной программы и из других источников. Но одно дело – прочитать и услышать, и совсем другое – увидеть и дотронуться. Можно сказать, окунуться в неё.
А удивляться было чему. Лики деревянных изваяний смотрели на меня с высоты своего двухметрового роста. Я стал конаться в запылившихся уголках моей памяти: как вас зовут, идолы давно минувших дней? Ты, наверно. Род? А ты Мара или Макошь? А ты кто – Сварог или Перун, Хорс, Дажьбог или, может, Велес? Ничего, что я с вами на ты? Но, говорят, с богами, как и близкими, общаются на ты. У вас достойное капище, вы не забыты. Вам, наверно, это приятно. Я огляделся в надежде, что никто не наблюдает за мной. «Вот к чему приводит долгое отсутствие общения с другом и эта нереальная обстановка», – подумалось мне. Если, конечно, не считать разговоров с Никосом. Но, право, эти разговоры, хоть он и отрицает, носят всё же назидательный характер, а я большей частью взираю на него и слушаю, ну как на лекции по философии. Первые записи о нём, которые я сделал, будучи под впечатлением от наших первых разговоров, мне самому показались странными; вжившись же в его состояние настолько, будто я сам думаю за него, я не стал менять ни строчки, ни слова.
Печать печали не покидала чело Никоса. Он не стремился производить впечатление печального человека, и, надо отметить, его печаль, во взгляде посторонних на него людей, не соприкоснувшихся с его историей, трансформировалась в аристократическую загадочность, которая очень импонировала положительному в данном случае ярлыку, что навешивает общество на каждого из нас для персонификации от остальных людей. Тем не менее, в свои 45 он выглядел старше, что визуально наполняло его облик ещё и дополнительной мудростью.
Печаль была подлинной, и навешанные ярлыки и мнения тоже недалеко ушли от истины его человеческой натуры. Правда заключалась в том, что его жена – единственно любимая им женщина – вот уже как пятнадцать лет покоилась в семейном склепе, и его жизнь в личностном плане была сконцентрирована на двух дочерях, как он считал, продолжательниц его дела. Он гордился тем, что в его жилах течёт кровь предков, почитаемых на Руси волхвов. Его беспокоило, что его чистая вера в достоинства предков, уважение и преклонение перед их деяниями многие окружающие принимали с подозрением и, соприкоснувшись ближе с его культом, грубо называли его сектантом, а адептов – приверженцев его веры – сектантами. Да и что такое секта? Это своего рода свободомыслие, отличное от общего направления, это другая линия философских взглядов. «Почему я должен мыслить как остальные?» – недоумённо разводил руками Никос. Подчинение большинству, иначе – ату его за инакомыслие. Получается, жестокость, совершённая большинством, это уже не жестокость, она возведена в ранг закона, это уже правило жизни.