Его свободолюбивая натура, открытая только для естественных сил природы, бунтовала против такого уклада жизни. Но несправедливые правила и те социальные рамки диктовали условия, заставляли приспосабливаться его душу к осторожному образу жизни, дабы не причинить вред своим дочерям и своим приверженцам от людей, заинтересованных в единоверии. Что плохого в том, что он больше других почитает своё наследие, помнит имя своё? Он не противостоит людям и их вере, он не заставляет их отрекаться от веры, просто он не приверженец той религии, что проповедуют массы. Равно такой же скептицизм и улыбку вызывают в нём они, как и он у них. Он хочет, чтобы его оставили с его мировоззрением наедине, а они своим презрением и отрицанием очевидных вещей унижают и бичуют. После смерти жены он продолжает дело отца и деда, но отвернувшаяся от него любовь, вернее, её отсутствие, угнетали его душу. Он стал более требователен к окружающим, от дочерей требовал беспрекословного повиновения и усвоения всего того, что знал сам. Сына у него не было, и решение представить своих дочерей частью той культуры, которую, как её представитель, он проповедовал, считал своим наиважнейшим долгом в жизни. Но это всё я додумал за него, делая выводы из первых бесед с ним, надеясь, что основные домыслы и моё представление о Никосе не пойдут кардинально вразрез с истинным положением дел.
Помни, ты обещала, – услышал я последние напутственные слова, произнесённые Никосом своей дочери, входившей в комнату, где я приготовил уже всё необходимое для воплощения её на холсте. Сам Никос остался за дверью, а очаровательное создание в чёрном облегающем платье а ля Коко Шанель, в чёрных лакированных туфельках на высокой шпильке прошлось по комнате, зовуще покачивая бёдрами, всем телом говоря: «А вот, посмотрите на меня, хороша, не правда ли?!»
«Интересно, – подумал я, – что такое она ему обещала? Ведь это, несомненно, связано со мной. Иначе не было бы произнесено в последний момент пересечения порога комнаты».
Было похоже на прощальный взмах – остановить что-то неконтролируемое… в нём была и надежда, и отчаяние: отчаяние от практического знания ситуации и робкая надежда, что возможно исключение из правил.
Девушка знала себе цену и была довольна произведённым эффектом. Она не была вульгарна, но смела и, как само собой разумеющееся, протянула руку для поцелуя. Могу сказать, что я получил эстетическое удовольствие от её поведения: не противно, скорее, наоборот.
– Меня зовут Зирин, – представилась она. – Так вот вы какой – художник по имени Марсель. Вы не боитесь в меня влюбиться?