Месяц назад кто-то из соседей предложил маме: «Я работаю на фирме. Там у одной американки мать больная, прикована к постели. За ней нужно ухаживать. Они неплохо платят, семь долларов в час. Но они не хотят доверить свою мать кому попало, только по рекомендации. Хочешь, я тебя порекомендую?» Мама согласилась.
Вот мы все сидели дома, и она рассказывала.
– Работа совсем не тяжелая. Я не убираю, полы не мою. Я даю ей поесть, потом мы смотрим с ней телевизор. Потом выходим гулять. Она, правда тяжеленькая. Ее, пока усадишь в коляску, пока оденешь, пока разденешь. Вот только и есть тяжелого. А так, целый день сидишь себе, ничего не делаешь. Там еще у моей бабульки, ее сестра, тоже больная лежачая. Они вдвоем живут. Но за ней я не ухаживаю. То есть не должна ухаживать, но мне ее жалко, должна – не должна, я и этой немного помогаю. Что там им помочь! Тарелку с едой на стол поставить? Они, в основном, меня своими разговорами развлекают. Одно и то же! Каждый день, изо дня в день одни и те же истории рассказывают! Я уже все эти истории наизусть знаю, а они все рассказывают. Ну и пусть себе рассказывают, если им веселей от этого.
Неопытная мама была, да и все мы, не понимали тогда еще, что деньги в Америке даром не платят никогда. То, что она называла «я ничего там не делаю», было постоянным регулярным нахождением в обществе двух лежачих больных. Ухаживать за ними, возможно, было физически и не тяжело. Я тогда не знала, что платят еще и за вредность, за негативную эмоциональную энергию, за атмосферу болезни и тоски, в которой ты должен изо дня в день находиться. И все это – не для любимого, а для чужого.
– Вообще американцы, удивительный народ, – рассказывала мама. – Они платят мне деньги практически за то, что я просто с ними общаюсь, проведываю их ежедневно, ну живой человек все-таки. У нас в Нальчике дети же с родителями жили, странно как-то, что здесь за это платят деньги…
В это время раздался телефонный звонок. Совершенно механически я подняла трубку, просто потому что первая подошла к телефону.
– Привет, это Алик, – сказал незнакомый мужской голос.
– Кто? – не поняла я.
– Алик, Алик!..
Впоследствии, вспоминая этот вечер и его звонок, я всегда удивлялась, как могла я, столь настороженно ожидавшая в любое время напасть на его след, ищущая его везде и всюду, принимавшая за него прохожих на улице, как могла я так долго не узнать его. Даже когда он сказал свое имя и повторил его, я слушала, постепенно узнавая мужественную и сладкую нежность его голоса, и все не понимала, не верила, что это он. Алик уже казался мне полуреальным.