— Уверен, вы преувеличиваете, — произнёс я, слушая, тем не менее, его рассказ с немалой долей беспокойства.
— Спросите его как-нибудь о Мойре Ши, и сами всё увидите, — со знанием дела ответил Гораций.
— Упомяните её имя хоть единожды и посмотрите, что он скажет. Вас удивит — нет, даже шокирует — на что он готов пойти ради научного прогресса. И вы поймёте, почему стоит дважды подумать, прежде чем ему доверять.
Теперь его голос опустился до шёпота.
Я смотрел на него во все глаза, не зная, как реагировать. Я видел, что Гораций — человек самоуверенный и неплохо воспитанный, но сейчас он абсолютно серьёзно выдвигал обвинения против мужчины, который платит ему зарплату и помогает в научных исследованиях. Хотя, к его чести, стоило признать, что выглядел Гораций при этом пристыженным.
— У меня сейчас нет времени на загадки, — сказал я. — Мы занимаемся очень сложным расследованием. Вы либо рассказываете, либо больше не возвращаетесь к этому разговору.
— Вы правы, — вскинул Гораций голову. — Вы должны это знать, и лучше вам услышать это от меня. Мойра Ши была первой девушкой, которую убил Майкл Фромли. Он ударил её ножом четырнадцать раз. Это произошло за два месяца до того, как против него были выдвинуты обвинения в покушении на убийство Кэтрин Смедли.
Полиция никогда не связывала его с убийством Ши. Но Алистер Синклер знал это. И ничего не сделал. Он помогал Фромли и покрывал его, хотя правосудие давно должно было отправить Фромли на электрический стул.
Он на минуту замолчал, давая мне время переварить информацию.
— Спросите у него, почему в деле Смедли перед самым судом самого опытного прокурора окружной прокуратуры — Хогарда — сместили и заменили его новичком. Даже ходили слухи, — доверительно наклонился Гораций ближе ко мне, — что профессор подкупил судью Хансена, близкого друга семьи, чтобы повлиять на ход дела.
Обвинения были резко отозваны, и дело развалилось. Я хочу верить, что рассказанное мной — неправда. Но факты остаются фактами. И они поднимают много вопросов.
Я молчал. Гораций бросил на меня последний смущённый взгляд.
— Лучше будьте осторожны, детектив.
И он ушёл.
А я остался стоять в одиночестве на углу Бродвея и 114-ой, абсолютно ошеломлённый тем, что слова Горация могут быть правдой.
Я почти бежал, не в силах совладать с кипящими эмоциями. Ярость алыми всполохами застилала глаза, когда я шёл по Риверсайд-драйв, и даже вид мирно мерцающего в лунном свете Гудзона не мог успокоить бушующие эмоции, взявшие верх над разумом.
Я инстинктивно направился в центр города. Удар от предательства был силён: моя злость на Алистера смешалась с отвращением из-за моей собственной неспособности распознать его двуличность. Если Гораций был прав, значит, мне лгали, мной воспользовались в самой эгоистичной манере.