— Хорошо. Я лично ничего от вас не требую. Но как они?
— Я буду лгать им, но работать не могу. Не могу… Я боюсь… Мне страшно. Поймите, мне страшно: я шпионка — в среде людей, презирающих это гнусное ремесло. Не выдавайте меня Розенталю. Храните от них мои слова. Умоляю вас. Если хотите, я достану для вас несметное количество бриллиантов, денег и ценностей. Мне верят, и у них есть, что дать мне… Не бойтесь, я не предам вас, если суждено нам быть разоблаченными — разделю вашу участь… Я охотно помогу вам в вашей роли…
Залькевич неожиданно оборвала слово и тихо подошла к двери, ведущей в кухню.
Приложила ухо к двери и кивнула мне головой.
Я подошел на носках.
За нами подслушивала Сайма. Хорошо, что мы говорили вполголоса. Заскрипели половицы, и Сайма, очевидно, вернулась к плите, так как загремела посуда.
— И тут мы не люди, как видите, — произнесла Залькевич, — и тут мы рабы всесильной Чеки.
Утром, после завтрака, я позвал к себе в комнату Сайму и сказал ей:
— Сайма, кто приказал вам подслушивать за дверью?
— Я не подслушиваю, что вы, барин! — испуганно отреклась девушка, покраснев до ушей.
— Не врите мне. Я вчера уличил вас. Лучше скажите, кто такой дурак, что принуждает партийку лгать, — сказал я, пристально глядя на Сайму.
— Да, да… это нечестно. Меня научил этому тот большеголовый, обещавший три тысячи жалованья, — созналась Сайма.
— Вот видите, как некрасиво, я такой же коммунист, как и вы, а вы стоите за дверью и слушаете. Не он платит вам жалованье, а партия. Поняли?
— Партия? — переспросила испуганно фанатичка прислуга, и в ее молочного цвета глазах отразился искренний страх. — Я больше не буду, но вы ему не говорите, — произнесла Сайма возмущенно и опустила голову.
— Я буду платить вам пять тысяч марок, но будьте всегда по отношению к нам порядочной, — сказал я Сайме, умышленно увеличив ее содержание.
— Пять тысяч марок! — воскликнула коммунистка, обольщенная крупной суммой денег.
«Сила денег превыше ленинских учений», — подумал я, глядя на засиявшее лицо прислуги.
— Да, — ответила Сайма и быстро побежала на кухню.
Трамвай из Мункнеса примчал меня к Народному театру.
Я прошелся по Эспланадной — спокойно, странно уверенный в своей безопасности.
Только меня смущали стоявшие на постах молодцеватые полисмены.
Зашел в кафе Фацер. Народу тьма. И никого из знакомых. Выпил чашку кофе и вышел. Проходя мимо памятника Рунеберга, я встретил старого знакомого — антиквара Ауэра. Хотел остановить его, да побоялся чего-то. Остановился около книжного магазина и стал рассматривать книги на финском языке. Смотрю — «Дети красного солнца» напечатано на одной обложке, а наверху имя автора. Имя как раз того писателя, которого Розенталь велел включить в список и выяснить, состоит ли он в политической полиции и преподает ли финский язык «полубелому» эксперту. Зашел в магазин и купил этот роман.