Записки агента Разведупра (Ольшанский) - страница 82

Однажды в тюрьме, на прогулке, один из преданных мной коммунистов крикнул мне:

— Мы тебя, провокатора, и тут «тихим» сделаем!

Но этих угроз я не боялся, меня «оберегала» тюремная стража, устроив мне прогулки соло. А поместили меня в большую, «комфортабельно» обставленную камеру для двоих.

Иногда вызывали в канцелярию тюрьмы для дачи показаний или распознания влопавшегося товарища.

Маленький, косоглазый террорист — латыш Вейнис, чекист Сайрио, прибывший под новой фамилией, матрос из «особотдела» Носов-Мурашин и еще несколько нежелательных гостей принуждены были покинуть страну по моим «рекомендациям».

Всем «товарищам»: бывшему полковнику императорской армии, лейб-гвардии стрелковой артиллерийской бригады, преданному слуге ОГПУ — А. А. Бобрищеву, жестокому чекисту Яну Венникас-Бергману, резидентам-змеенышам, красной коммунистической кобры — Розенталю, Муценеку, Фишману, Коренцу и прочим наемным слугам шайки интернациональных «политжуликов» напоминаю: все вы «обязаны» мне, что ваша гнусная работа в Финляндии была пресечена властями и перед вами открылась «скатертью дорога» в порабощенную, распятую на кресте безмолвного мученичества Россию…

Одну ночь провел в моей камере молодой эстонец, «коммунист», приговоренный к расстрелу полевым судом. Бывший учащийся средней школы, член комсомола, бросивший бомбу в дом члена правительства, проклинал своих «учителей» Анвельдта и Хейдеманна, растлителей молодежи. Утром он пошел на казнь…

Встреча — неожиданная и печальная. Дружеловский! Осунувшийся, бледный и еще более издерганный.

— Какими судьбами?! — воскликнул он, входя в камеру и увидев меня.

— Два года, — просто ответил я, пожимая его исхудалую руку.

— Предали? Понятно, — это финал нашей работы. Со мной ерунда. Меня просто арестовали за нелегальный въезд. Я уеду в Россию. Идиоты эти шпики. Я активист-антибольшевик, — произнес Дружеловский и, положив какой-то узелок на стол, тяжело опустился на скамью.

— Вы уже давно тут? — спросил он, взглянув на меня лихорадочно горевшими глазами.

— Полгода.

— Ах, что произошло со мной за это время, ужас! Я разоблачил дьявольскую работу большевиков в Софии: взрыв собора. Я опубликовал наиценнейшие документы Коминтерна, а теперь меня сушат здесь. Я не спущу им этого! — истерично выкрикивал Дружеловский, производя впечатление ненормального человека.

— Вы же большевик? — напомнил я ему.

Он растерялся.

— Да… был… Да!.. работал на них. Но меня бросили, бросили, как собаку, в Берлине. Знаете, что Аренс в Варшаве со мною сделал? Ударил по лицу — вместо денег. Я этого им не прощу. Нет, не прощу. Все исполнял по их указке. Провоцировал, а теперь они же изгнали меня из Германии. Кто сфабриковал дело Бора? Я, милостивые государи, я… Меня вышлют в Россию. Как вы думаете: могут они, за ненадобностью, убить меня? — произнес он с запылавшим от волнения лицом.