– Извините, вы, случайно, не… – начинаю я. – Вы не музыкант Джеймс Буковски?
– Нет. Я – профессор.
Он напрягся. Наверно, думает, что я – фанатка буйнопомешанная.
– Я преподаю экономику. Так в чем дело?
Значит, все-таки не он. Чувствую облегчение; или это только кажется?
– Пустяки. Извините.
Я ухожу. Я уже почти ушла. Он так и стоит в дверях.
Вдруг что-то заставляет меня резко развернуться в прыжке, будто я – балеринка из музыкальной шкатулки.
– Меня зовут Виви. Вам ведь это ни о чем не говорит, правда?
Я уверена, что он и бровью своей толстой не поведет – но у него лицо аж перекашивается. Он челюсть роняет; кажется, я даже слышу звон осколков по бетонному крыльцу. Взгляд из недоуменного становится злым, причем в долю секунды. Ничего не понимаю. Я, его дочка, наконец-то здесь; я его отыскала, я для него сюрприз приготовила. Он делает шаг с крыльца, плотно закрывает за собой дверь. Плотно, но недостаточно быстро. Я успеваю увидеть фотографии в прихожей. Фотографии его настоящих детей.
– Откуда тебя принесло?!
Я буквально парализована. И не я одна – садовые гномы тоже застыли от ужаса. Лицо Джеймса Буковски наливается кровью, распухает. Того гляди лопнет.
– Ты не можешь здесь находиться.
Боже, это все-таки он. О боже, этот человек – мой отец, и он меня ненавидит, а его жена и дети о моем существовании не догадываются. Мне хочется сказать: «Нет, это ТЕБЯ откуда принесло? Это ТЫ не можешь здесь находиться!» Все неправильно! Мой папа – не такой. Не зануда профессор экономики, не женатик с ипотекой! Мой папа – рок-музыкант, свободный, как ветер, с непостоянным, неугомонным сердцем. А этот… Этот – обычный дядька, стареющий обыватель.
– Кэрри обещала, что ты в моей жизни не появишься, – продолжает Джеймс Буковски, словно пытаясь найти рациональное объяснение моему присутствию. – Я каждый месяц посылаю чек. Что, мало? Мало, да?
Мое тело – но не я сама – издает жалкий всхлип. Воздух поднимается из живота, вырывается из гортани, будто мне под дых дали. Я не плачу, нет; а может, и да. Я понятия не имею о происходящем, знаю только, что у этого сердитого дядьки мои глаза, и еще – что я его ненавижу, ненавижу с таким неистовством, какого в себе и не подозревала.
– Мне очень жаль, – шепчу я.
Мой шепот, мой голос все подтверждает. Я – здесь.
Я – человек со своим мнением и своими правами, и вообще, ничуть мне не жаль. Ни капельки. Глубокий вдох – такой, что живот заполняется воздухом. И – крик, переходящий в визг:
– Я – живая! Плевать, кто и что насчет меня обещал! А вы – ты – ты знаешь, кто? Ты – жалкий тип. Я тебе не нужна, да? Пусть! Ты сам мне не нужен, слышишь?!