Пусть Элли выбранит меня. Нет, она не может – она в церковь ходит. Тогда пусть задаст сто раз прочесть «Аве, Мария». Я ведь на исповеди, следовательно, мне нужно отпущение грехов.
Элли гладит меня по спине. В первые пять секунд мои мышцы напряжены даже больше, чем до разговора. Грудная клетка ходит ходуном, как от рыданий. И, хотя я и не думал рыдать, становится легче.
– Джонас, ты лучший в мире брат. Всякому случается повысить голос. Не переживай.
– Мне стыдно. Я себя чувствую…
– Виноватым, да? Это ничего. Бека и Исаак знают, что ты их очень любишь. И вот что я тебе скажу. Ты все пытаешься не показывать младшим свое горе; но, может, лучше пусть они видят, а?
В детстве мама тоже гладила меня по спине. Наверно, в этом все дело. Очевидно, что я устал от роли родителя. Я тоже нуждаюсь в заботе. Неловко это признавать, но мне порой хочется стать ребенком. Да, я помню: мне семнадцать. Не к лицу в этом возрасте ждать поглаживаний по спине и уверений, что все образуется. И что я, вопреки собственным ощущениям, вовсе не наворотил дел.
Слов я по-прежнему не нахожу, поэтому Элли продолжает гладить меня.
– Знаешь, в прошлом году я готовилась к контрольной по математике, а Лина все ко мне приставала: поиграй да поиграй со мной в лего. Только сосредоточусь – вот она. «А час уже прошел? Уже можно играть?» В итоге она меня достала. Я велела ей заткнуться и прогнала из комнаты.
Решаюсь отнять ладони от лица. Уже не так страшно смотреть в глаза Элли.
– Лина разревелась, – продолжает Элли. – А следом за ней – и я. Знаешь, как мне было стыдно?
– Правда?
Выходит, Элли – чуть ли не самое доброе, самое деликатное создание из всех, кого я встречал, – тоже довела до слез младшую сестренку?
– Правда.
– С ума сойти. Не представляю, как я теперь им на глаза покажусь.
Элли пожимает плечами.
– Да очень просто. Пойдешь домой, извинишься. Объяснишь, почему именно так отреагировал. Они только еще больше тебя любить будут, сам увидишь.
Да, а вдруг они мой вопль на всю жизнь запомнят? Что тогда? Я столько времени пытался им приемлемые условия создать, а у них в памяти только одно отпечатается – как я их засранцами обозвал.
– Хорошо бы.
– По-моему, пора тебе поговорить с мамой.
Ладошка Элли замирает на моем позвоночнике.
– Скажи ей, Джонас, что больше не можешь. Что выдохся. Я твою маму всю жизнь знаю. Если ей объяснить, до чего вы с Сайласом и Наоми доведены, она… очнется. Ей нужна помощь взрослых людей. Ей нужен врач. Или групповая терапия.
Оборачиваюсь. Под моим взглядом Элли тотчас отнимает руку.
– Сам знаю. Отчасти поэтому я сегодня сорвался на младших. Твой отец был у нас, и мама притворялась, что с ней полный порядок. Твой отец не догадался. Это-то меня и добило. Для других, значит, она может притвориться, а для нас, для детей, – фигу. Ну так и я больше не могу делать вид, будто все в ажуре.