Я поморщилась. Как он мог прочесть мои мысли? Неужели я до такой степени предсказуема?
– Ишь ты, – сказала я, – какой проницательный… И что же, по-твоему, я отвечу?
– Полагаю, ты сейчас скрестишь руки на груди и надуешься.
Да уж, силен. Я заставила себя держать руки опущенными, отчего вдруг осознала, что у меня есть эти две конечности, и, изо всех сил стараясь не надуваться, сказала:
– Это не он звонил, это я ему позвонила.
Никола и Катрин молчали. В отношении последней это было особенно тревожно: если уж Катрин нечего сказать или выкрикнуть, значит, дело очень, очень плохо. Ничего не оставалось, кроме как принять удар.
– О’кей, – сказала я. – Хватит. Прекратите смотреть на меня, как на слабоумную, ясно? – Оба уставились в ковер, это выглядело комично. – Я позвонила Флориану, потому что, выйдя от психотерапевта…
– …А я тебя предупреждал о постпсихотерапевтическом эффекте… всегда надо навести порядок в голове, прежде чем…
– …позвонила Флориану, потому что решила: не желаю больше играть в игры. И потом, правда, самая настоящая, истинная правда в том, что я хочу его увидеть. Я хочу с ним поговорить, сказать ему, как я себя чувствую, и попытаться понять… Вот вас, скажите, не удивляет, что уже месяц, как мы расстались, и ни разу за это время не поговорили? Я думаю, что имею право на разбор полетов.
– Который час? – спросила Катрин.
– Четверть двенадцатого, а что?
– Пойду, сделаю «Кровавых Цезарей».
– Я сказала четверть двенадцатого.
– Жен… – Она смотрела на меня будто на чрезмерно оптимистичного юношу, отправляющегося на высадку в Нормандии. – Мы все согласны, что ты имеешь право на разбор полетов. Но боюсь, ты еще не готова. Нужно выпить.
Никола, которого сначала, похоже, удивила идея «Кровавых Цезарей», в конечном счете ее одобрил.
– Кэт, не могу же я идти пьяной.
– Один коктейль. А потом будешь осторожней с выпивкой.
Мы все трое кивнули, как будто каким-то боком это мог быть хороший план.
– Не ходи, – сказал мне Никола, когда Катрин вышла из комнаты.
– Я уже не могу позвонить ему и сказать, что не приду.
– А это, по-твоему, не игра? Ты не хочешь признать, что боишься или что, может быть, совершила ошибку?
– Я не боюсь! И почему это ошибка? – Я почти сорвалась на визг, что было дурным знаком. – Прекрати так на меня смотреть.
– Ты уверена, что этого хочешь?
– Честно?
Я присела на стул, чтобы лучше думалось. Изо всех сил постаралась думать честно. Карты были спутаны так давно, и я уже месяц жила в режиме выживания, который чаще обычного требовал от меня серьезных отступлений от честности.