Шах-Зада на следующий день, пасмурный и неприветливый, в глубокой чашевидной ложбине, без дорог и тропинок, заросшей альпийской травой и редким кустарником рододендрона, сколько не старалась, не смогла определить, откуда ее привезли.
Ее сторожил высокий тщедушный парнишка Рахман. Ему было поручено, чтобы он с нее глаз не спускал. Рахман с первого взгляда на Шах-Заду влюбился в нее. С первого же дня заточения Шах-Зады в этом богом забытом уголке земли Рахман свою привязанность к ней, со временем перешедшую в большую безумную любовь, не скрывал. Рахмана чабаны именовали шакалом за то, что его бледное робкое личико с блестящими глазами походило на острую мордочку шакала. Было ему восемнадцать-двадцать лет. Правда, выглядел он значительно старше; был замкнут, молчалив, богобоязнен. Он, если не был занят делом, а дел Шархан ему поручил много, дни и ночи проводил на молитвенном коврике. Если не молился, то погружался в свои бесконечные печальные думы.
Рахман приходился племянником Шархану. Ходят слухи, что много лет назад отец Рахмана погиб от руки Шархана. На кошару помощником чабана Шархан привел его еще мальчиком, когда потерял отца. Рахман со старшими чабанами пас колхозную отару. Когда в стране начались перестроечные процессы, колхозное добро ушло с молотка, вместе разрухой с кошары отогнали колхозный скот, а всех чабанов разогнали. Рахман остался здесь пасти овец и бычков дяди и его дружков. Хотя мать Рахмана, бедная, но гордая вдова, проклинала, что лучше бы вместе с отцом и трусливый сын погиб, чем видеть его, пасущего скот убийцы отца.
Шах-Зада первые дни своего заточения целыми сутками плакала, билась об стенку головой, в истерике царапала себе лицо, рвала волосы. В один день, поняв, что ей отсюда никогда и никуда не выбраться и ни от кого помощи не ждать, смирилась со своей участью. Стала богобоязненной, все время проводила в молитвах или молчала. Чтобы не сойти с ума, она изматывала себя работой. Так хоть как-то убивала время, на время отходила от своего горя. Рано утром, с зарей, она вставала, делала утренний намаз, выходила, доила коров в коровнике. Потом она выгоняла их пастись, приходила в чабанский домик, топила очаг, готовила еду нукерам, чабанам Шархана, мыла посуду, приносила с родника воду, лепила кизяк. А днем, погружаясь в свое горе, подолгу стояла у окна и беззвучно плакала.
Маленький домик с крохотными окошками, одиноко стоявший у основания Урцмидага, начинал приходить в упадок. Ветхий домик, с закопченными стенами и потолком, с покосившимися и скрипучими дверьми, со всех сторон был окружен многочисленными зелеными холмами с рододендроном, растущим густыми кучками, кустарниками, зарослями карликовой березы и дуба. Дальше, за горизонтом, виднелись причудливые скалы, похожие на рассвете во время восхода солнца, в сумерках они становились похожими на великанов, драконов с исполинскими головами, свирепых медведей.