Из окна комнаты Шах-Зады открывался чудесный пейзаж: лиловые ледниковые вершины Урцмидага четкими силуэтами вырисовывались на фоне неба, молочно-голубого на рассвете. А на закате, горевшем рубином в золотой оправе, они становились сизыми, голубыми. Чувствовала ли Шах-Зада в своей узнице величественную красоту, безмолвие, божественную уединенность этого места? Чувствовала ли она пряный аромат душистых альпийских трав, не видевшая до сих пор такого количества разнообразия цветов, мхов, трав, березовых рощ, тающихся на горизонте в море вечернего заката? Видела ли она с наступлением вечера, как поднимается облитый кровью диск луны за сизыми облаками, хищными птицами, наседающими на величественно-горбатые макушки холмов? Видела ли она, что ледяные пики Урц-мидага в сумерках начинали излучать кровавый свет, а зеленые шапки холмов наполнялись таинственным голубоватым и сиреневым мерцанием, трепетом и шепотом, а горы за горизонтом погружались в сладострастный сон любви?
Первые дни своего заточения ее глаза в зелени бесконечных однообразных холмов ничего не различали. Со временем, когда ее окровавленное сердце превратилось в ледяной сгусток, а с глаз спала кровавая пелена, она стала присматриваться к окружающей среде. Первые дни она, как статуя, укутавшись в теплую шерстяную шаль, долгие часы простаивала у окна своей узницы. Уже давно все овцы и ягнята мирно покоились в овчарнях, бычки, развалившись в загонах под открытым небом, равномерно жевали свою жвачку, и сторожевые собаки попрятались под старыми, скрипучими от каждого дуновения ветра арбами и навесами. А Шах-Зада все стояла и стояла, тупо всматриваясь в темнеющую синь неба. И даже в грозу, когда холмы окутывала плотная стена свинцовых туч и тумана, в свете керосиновой лампы ее печальное лицо по-прежнему светлело у окошка узницы. Устремив взгляд вдаль звездного неба, Шах-Зада тонкими пальчиками теребила ворсинки бардовой шали на своих плечах. Она интуитивно ждала, ждала своего вызволения, явления с небес, голоса, знака.
* * *
Однажды во сне к Шах-Заде явился глубокий старец с огромными небесно-голубыми глазами и длинной белоснежной бородой. Он был в белом одеянии, обут в белые замшевые сапоги; на голове красовался такого же цвета тюрбан. В правой руке держал белоснежный посох выше головы, на нем чернью были нанесены тайные знаки, иероглифы. Показалось, он к ней не пришел, а спустился из небесной глубины. В это время она видела сон, как в урочище Чухра на нее с Хасаном напали бандиты, как они похищали ее. Она безутешно плакала, похитителей просила, умоляла не убивать Хасана. Глубокий старец сел на лавку напротив постели Шах-Зады, гладил ее по голове, приговаривая вкрадчивым, гипнотизирующим голосом. Он говорил на чужом языке, но она понимала все, что он ей говорил: