— Батюшка! — молитвенно сложил руки высокий. — Да когда повесят-то? Истома одна. Ждешь, ждешь…
Батюшка ничего не мог ответить на этот вопрос, и высокий сделался подозрителен.
— Может, сейчас же? Вас только наперед послали, чтобы зубы заговорить? А? Чтобы не брыкались по-давешнему?
— Не знаю! — сухо и грубо сказал, наконец, батюшка и поднялся с нар, упираясь кулаками в сиденье, как все тучные люди. — Засим пойду. Если почувствуете нужду открыть душу и покаяться, то дайте знать в контору. Приду.
Поднял руку для благословения, и привычно, как в церкви, оба склонили головы. Уходя, батюшка задержался еще на минуту в самой двери, к большой досаде надзирателя. Нахмурил брови и грозно выдвинул указательный палец.
— Революционеров наслушались… Книжки читали… Вот вам и книжки теперь… Жили бы себе тихо да мирно! И вам хорошо, и начальству спокойнее. Приятно, что ли, с вами канителиться-то?
И этим сразу оборвал ту случайную связь, которая успела было возникнуть. О жизни нечего было больше говорить, а смерть не связывала.
Буриков надеялся, что батюшка ограничится одним этим посещением и уйдет из коридора, избавит от ненужного беспокойства. Батюшке тоже хотелось уже быть у себя дома, в привычной, пропахнувшей камфарой и лампадной копотью комнатке. Пока надзиратель с намеренной медлительностью замыкал дверь, он нерешительно топтался на одном месте, покрякивал.
Форточки были все одинаковые, темные, с захватанными гладкими краями, но люди за этими форточками скрывались совсем разные, не похожие один на другого, и батюшка это чувствовал. Чтобы выполнить положенную миссию, следовало бы применяться к каждому, выдумывать для каждой форточки что-нибудь новое. Это было очень скучно и, главное, почти неисполнимо. Неизвестно, чего им нужно, этим людям.
Заглянул в камеру напротив той, из которой только что вышел. Здесь сидели телеграфист и человек без имени. И лица обоих батюшке не понравились. Нераскаянные.
— Как бы чего не вышло! — сумрачно ворчал Буриков. — Двери-то открывать… Не полагается без особой надобности.
— Да я пока и пойду себе! — обрадовался этому предлогу батюшка. — На первый раз довольно.
Уже у самого выхода наткнулся взглядом на высунувшуюся в коридор голову Абрама.
— Этот из жидов! — объяснил Буриков. — Не нуждается.
Абрам потянул голову в камеру.
— Здесь и христианин есть. И очень даже нуждается в вашем участии. Зайдите, если можете. Пожалуйста!
Батюшка нерешительно взглянул на Бурикова. Но тот отвернулся, помахивал ключами с видом человека, который снимает с себя всякую ответственность. А из форточки, вместо Абрама, смотрел уже политический, и его утомленное, бескровное лицо казалось совсем нестрашным и как будто, действительно, просило об участии и помощи.