Разгоняя великолепный автомобиль модного продюсера по залитому оранжевым светом ночному проспекту и наблюдая боковым зрением за острожной улыбкой на Машином лице, Алексей поймал себя на мысли, что ему, вопреки всему сказанному вчера на бульваре самому себе, по большому счёту наплевать на то, что именуется телесной красотой. Однако Маша — она ведь и в самом деле хороша! А если вдобавок он ещё будет уверен, что вспыхнувшая к ней страсть — взаимна, что она надолго или, возможно, даже навсегда, — то почему бы ему в этом не признаться и не сообщить избраннице?
Да, всё верно. Он жив, способен любить и быть любимым. Это всё так, иначе Мария вряд ли бы согласилась на ночное катание с ним наедине. Но вот какими словами следует об этом сказать, как преодолеть эту вечно опасную и оттого пугающую своей необратимостью точку перехода между «до» и «после», между состоянием невозмутимой личной свободы и дуализмом союза между мужчиной и женщиной? Ибо союз этот — далеко не регистрационная запись в торжественный день, а признание обретённой совместности двух душ. Признание, в основе которого — океан переживаний, который рано или поздно нужно облечь в несколько обязательных слов. Именно слов, потому что ни взглядом, ни помышлением, ни поцелуем или объятием факт наступления этой совместности невозможно подтвердить. Необходимо именно словами произнести сакральную формулу, после которой союз либо наступит, либо нет. Обязательно сначала должно быть слово…
Но вот какое слово — это вопрос! Алексей, в своё время в изобилии читавший Бодлера, Моруа, Фицджеральда, Готье, Монтерлана и даже тайком Оливию Уэдсли, то ли забыл, то ли не желал принимать чужие формулировки. Тем более что большая их часть относилась к связям прагматичным или легкомысленным. Так что же именно произнести? Как прервать затянувшуюся паузу, когда в предвкушении чего-то недосказанного и важного лишь молчаливые улыбки их обоих проносятся над мокрым асфальтом?
— Маша, — поинтересовался Алексей, притормаживая. — А где сейчас самое красивое место в Москве?
— Самое красивое? Наверное, на Воробьёвых горах.
— Я так и подумал. Едем туда. Подскажи только, как лучше — наверное, через метромост?
— Конечно. А ты неплохо изучил теперешнюю Москву. Интересно, а как раньше туда из центра ездили?
— Через Крымский мост и по Большой Калужской. Потом — поворот на Воробьёвское шоссе. Незадолго до войны там выстроили закрытый институт. А до того времени место было почти диким, местами без асфальта. За Новодевичьим начинался огромный луг с деревенькой, огородами, коровниками и водокачкой. Прямо за Калужской заставой, в оврагах, были городские свалки со Свалочным шоссе и Живодёркой.