wearin' a vest
hopein' that their aimin' at my chest
much too young to bite tha bullet
hand on tha trigga
I see my life before my eyes each time I pull it
* * *
Сквозь дурманную муть Кей слышал скрип колёс и отчётливо понимал, что дурдом не закончился, а продолжается. Его голова бессильно перекатывалась по выщербленным доскам, прикрытым тряпьём. Чьи-то руки заботливо приподнимали её, в запёкшиеся губы тыкался мокрый холодный край баклажки, вода выплёскивалась на шею и грудь. Кей жадно глотал воду и проваливался в забытье... чтобы, очнувшись, снова обнаружить под собою щелястые доски, а над собою - пронзительно-голубой купол неба.
Время от времени над ним возникала чумазая озабоченная физиономия давешнего заморыша, как-его-бишь-там, Ая-Зайца, и тут же пропадала, когда Кея опять накрывало беспамятством - чёрным, глухим и тошнотным.
Но и в этом беспамятстве он цеплялся памятью за одну лишь фразу, произнесённую мягким женским голосом: "Одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмой". Он знал, что эта фраза знаменует собой что-то очень важное... что-то такое, что он забыл, но непременно должен вспомнить... что?
Когда Кей прочухался в очередной раз, никакие доски под ним не шатались и не скрипели. Под ним была твёрдая земля, а над головой распростёрлось не голубое, а черно-звёздное небо. Громко и пронзительно трещали цикады, рядом ещё что-то потрескивало, согревая ему голый бок - костёр, догадался Кей. А его голова покоилась на чьих-то упругих коленях, которые точно не были костлявыми коленками Зайца.
Кей озадаченно похлопал глазами, попытался протереть их кулаком и обнаружил, что запястья его по-прежнему скованы злоебучей цепью. Яростно замычав, он всё-таки протёр зудящие зенки и сделал ещё одно открытие: над ним светилась смуглявая мордашка хорошенькой девчонки, печально ему улыбнувшейся. Значит, его разнесчастная башка лежала как раз на её коленях.
- Ты ещё кто? - удивлённо выдохнул Кей и всмотрелся в неё получше, со смутным узнаванием.
Девчонка разлепила пухлые губы и тихо ответила:
- Доротея.
Её чёрные кудри, вьющиеся надо лбом, были неровно острижены.
- А меня Кеем зови, - пробормотал он и с безотчётным удовольствием потёрся затылком об её распрекрасные коленки. А потом уже сознательно опустил ладонь на её бедро, обтянутое грубой дерюжкой. И затаил дыхание, ожидая, не возмутится ли девчонка, не спихнёт ли его.
Не спихнула. Но глазищи её, выразительные, словно у Бемби, вдруг наполнились слезами, и на лоб Кею упала капля, как во время дождя. Он досадливо поморщился и отдёрнул руку.