- Ага, забоялся! - торжествует Динка, разжимая кулак и почесывая ладонь. Мне только ногти мешают, а то бы я долго не разжала…
- Да садись уж, хватит воевать-то! Устал я с тобой. Динка снова усаживается на пенек.
- А мой папа сильный? - неожиданно спрашивает она.
- Папа твой? Ну, этот горы своротит. Он и с детства такой. - Лицо старика светлеет от дорогих воспоминаний. - Жена моя, покойница, очень его любила. Мы ведь рядышком жили. Вот так деда твоего дом, а так мой… Я в артели работал, чуть свет из дому уходил…
- А папа что? - нетерпеливо перебивает Динка.
- А папа твой как встанет, так волчком туда-сюда… И матери воды принесет, и к жене моей забежит, не надо ли чего… Она, бедняжка, уж прихварывала тогда. Так он ей и дров наколет, и печку затопит! А всего ведь десятый годок ему тогда шел, а эдакий ходкий мальчишка был! Никакой работы не боялся! Бывало, из училища забежит ко мне в мастерскую и там дело себе найдет… А вы вот белоручками растете! - ворчливо добавил дедушка Никич и, приглаживая редкие седые волосы, покосился на дачу. - Маменька всё душу в вас воспитывает… жалостливыми, добрыми людьми хочет вас сделать. Головы тоже насаждают вам книжками, разговорами. Да… А вот руки-то у вас, руки мертвые, бездельные руки, никакой в них умелости нет! - с горькой досадой сказал старик и тихо, словно извиняясь перед кем-то, добавил: - Я не осуждаю, а только не потерпел бы этого Саша.
Динка испуганно и внимательно посмотрела на свои руки. В ладони ее въелась пыль, старые, царапины лущились, новые - краснели узенькими полосками, ногти были обломаны…
- Про тебя я не говорю, - кивнул ей дедушка Никич. - У тебя руки обсмоленные, не боятся, видать, ничего. Ты и у меня тут дощечки постругаешь, и сабельку себе выточишь, к гвоздик забьешь. И моей работой поинтересуешься… А вот сестры твои - эти вовсе безрукие растут. Неправильно это, - вздыхает старик.
Динке делается жаль сестер.
- Алина учится хорошо, и книжки читает, и с нами занимается, а Мышка тоже книжки читает - она даже из папиных таскает.
- Ну да… Головы у них будут с начинкой, это верно. Они знают, что к чему. С любым человеком поговорить могут, и поступки у них сознательные. А ты вот как волчок между людьми вертишься: один раз хорошо сделаешь, а двадцать раз плохо. Где соврешь, где правду скажешь, с тем и спать ляжешь.
Динке становится скучно: она любит слушать, когда ее хвалят, а если беседа становится похожей на выговор, глаза у нее тускнеют, нижняя губа выпячивается вперед, и вся она становится вялой, как тряпичная кукла.