Пока мы ждали, с рептилией случилось чудо. Поначалу она так и оставалась бледного цвета, а на солнце стала даже еще бледнее, но несколько дней спустя на рассвете я заметил, что чешуйчатый панцирь начал потихоньку желтеть. Я было списал это на солнечный свет, но когда в течение дня косые лучи перестали падать прямо на животное, а тон его стал скорее оранжевым, я понял, что началось превращение. Скорее всего, его постигла бы та же судьба, что и остальных игуан – оно оказалось бы в бездушно сооруженном террариуме, и его бы беспрестанно гладили чьи-то руки или тыкали в него какими-то инструментами. Но здесь, в моей комнате, на моем подоконнике у него появился шанс стать чем-то иным, чем-то гораздо большим. И оно постепенно начало свою трансформацию изнутри. Его панцирь отливал всеми цветами радуги, пока наконец не приобрел исходный зеленый цвет. Животное преодолело смерть и впервые многозначительно повело глазами.
Я снял его с подоконника и бережно, как драгоценную добычу, спустил на пол. Еще пару дней оно сидело там и пялилось в окно. Пялилось куда угодно, но только не туда, где был я. Видимо, мне еще только предстояло загладить перед ним вину. Солнце максимально приблизилось к Земле; каникулы подходили к концу, и на улице стало больше людей. Я регулярно курил у открытого окна, показываясь перед зрителями в неподвижной, стоической позе, словно полководец, обозревающий гарнизоны. Карл проявлял невероятную активность и был чаще занят чем-то другим, нежели наблюдением из окна за своим старым другом. Причиной этому был я. Его неугомонный глаз, глаз камеры за оконным стеклом, стал мостом ко внешнему миру. Через этот глаз они могут видеть меня. Игуана первой заметила линзу, блестящую на солнце, как маяк, посылающий сигнал SOS. Мир здесь, он смотрит на тебя.
Когда мне пришли рулоны упаковочного скотча, мама никак не отреагировала. Мы с животным изрядно удивились, обнаружив в коробке подарок – ручной роллер, с помощью которого можно легко заклеить плоскую поверхность окна. Комната погрузилась во мрак. Я заклеивал окна методично, сверху вниз, слой за слоем, будто окно было всего лишь монитором, а все, что за ним, – картинкой, примелькавшейся заставкой рабочего стола, который я стирал движение за движением. С тех пор я живу в темноте, и для меня больше не существует того, что снаружи. Стираются даже воспоминания о том, что там было. Стоит лишь закрыть за собой дверь, как оказываешься на пороге другого мира. Мира, который носил в себе, которому не давала расти реальность, давившая снаружи, который задыхался внутри.