с нежностью и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: «Вот, например, у
ней вот какие маленькие ножки, да черт ли в них?» В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я написал
что-нибудь в ее альбом. – «А вы что сказали?» – спросила я. «А я сказал:
Ого!» В таком роде он часто выражался о предмете своих воздыханий»
[147].
Да и, судя по самому тексту стихотворения, вряд ли у Пушкина с Анной Олениной было что-то, что могло тревожить их души и после расставания. Иное дело – Екатерина Бакунина, которой Пушкин в своем творчестве много раз пытался напомнить их общую старую печаль. В его долгой любви к ней было все – молодые искренность и нежность, ссылочные безмолвность и безнадежность, доныне сосуществующие в его душе по отношению к ней робость и ревность… Но теперь, после пары личных с нею встреч, он точно знает, что мечты и надежды его несбыточны. И он впервые сам отстраняется от нее – с огромным сожалением обращается к своей Екатерине на «вы».
В Приютине, на юбилейных именинах у матери-Олениной (она родилась 2 мая 1768 года) ранней осенью 1828 года он особенно активно ухаживал за 20-летней Анной просто затем, чтобы раззадорить Екатерину, напомнить ей ее молодость, в которую она сознательно отказывала себе в сердечных увлечениях. Пытался всколыхнуть в своей давней пассии хоть какие-то чувства к себе самому. Однако его маневры успеха не возымели. Как замечает он во все той же восьмой главе:
ХХI
Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют —
И жизнь могущая дает
И пышный цвет и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвый след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг. (VI, 178)
Облик же своей по-прежнему желанной и неприступной взрослой Татьяны для восьмой главы романа он с Бакуниной в тот приютинский вечер, похоже, все же «списал». Хоть впоследствии и «прикрыл» свои наблюдения «малиновым беретом» с известного портрета, похоже, более благосклонно отнесшейся к нему, послессылочному, его второй первой любови – графини Натальи Строгановой, урожденной Кочубей. Он вполне мог видеть этот портрет в заполненном знаменитостями салоне светской львицы Строгановой, потому что и сам теперь был для нее такой же знаменитостью.
ХVII
«Ужели, – думает Евгений, —
Ужель она? Но точно… Нет…
Как! из глуши степных селений…»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно