Вот моя холостая жизнь». (VIII, 406)
Эти явно бакунинские «черные глаза» и художественное умение как-то по-особому, в собственной манере одеваться – едва ли не единственный признак женщины во всей его апологии холостячества. Да еще – Вальтер Скотт, тоже «апеллирующий» к Бакуниной через молодую англичанку из памятной поэту морской прогулки 1828 года. «Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, – продолжает он описывать свою холостяцкую благодать, – и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся – морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег – My native land, adieu. Подле меня молодую женщину начинает тошнить – это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды – слава Богу, до Кронштата есть для меня занятие…» (VIII, 407)
Как слишком прозрачные «личности», остались в осенних черновиках поэта замечательные строчки о его первой молодости и первой любви, предназначавшиеся для восьмой главы «Евгения Онегина».
В те дни – во мгле дубравных сводов
Близ вод, текущих в тишине,
В углах лицейских переходов
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась! Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт,
В душе моей едины звуки
Переливаются, живут,
В размеры сладкие бегут.
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Вергилием зевал,
Когда ленился и проказил,
По кровле ив окошко лазил,
И забывал латинский класс
Для алых уст и черных глаз;
Когда тревожить начинала
Мне сердце смутная печаль,
Когда таинственная даль
Мои мечтанья увлекала,
И летом ……. для дня
Будили радостно меня,
Когда в забвенье перед классом
Порой терял я взор и слух,
И говорить старался басом,
И стриг над губой первый пух,
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы и любовь
Младую взволновала кровь
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал… (VI, 620)
Как видим, и в 1830 году перед его внутренним взором стояла черноглазая муза его «унылых» элегий Екатерина Бакунина, которую он поджидал «в углах лицейских переходов» и к которой «в окошко лазил». В печатной версии восьмой главы также сохранились, хоть и еще более скупые, сведения об истоках романа – моменте жизни, когда скитающаяся с поэтом муза обрела облик героини его будущего произведения: