Я спросила американского атташе, а не уколет ли нас зонтиком советский дипломат. Я имела в виду случай с болгарским диссидентом, которого насмерть укололи зонтиком на лондонском мосту Ватерлоо. Американец не оценил моего мрачного юмора, заверив, что в присутствии американских дипломатов нам бояться нечего, а уж потом, дескать, следите в оба.
Встречу устроили в месте, остававшемся тайным, пока нас туда не привезли. Потом явился какой-то, видать, высокий чин из советского посольства, еще кто-то: «Что же вы, товарищ Мессерер, мы вам доверяли, по всему миру порхать разрешали, а вы?! Продали серп и молот за доллар?! Вы же Народная артистка, член партии. Одумайтесь и вернитесь, еще не поздно…»
Говорить с этим человеком было не о чем. Хватит с меня повелителей. Да вряд ли бы он и понял. Если у него иных мыслей, кроме как о долларах, нет, то бесполезно ему толковать о свободе личной и творческой.
И вот до чего дошла мстительность советских аппаратчиков: они заперли в посольстве моего семидесятисемилетнего брата Асафа, обладателя чуть ли не всех высших советских титулов и званий, который тоже находился тогда в Японии с Большим, продержали там сутки, уж конечно не считая нужным кормить «брата перебежчицы», и первым же самолетом отправили в Москву.
До самой перестройки его не выпускали из СССР, сделав козлом отпущения. Хотя осталась-то за границей я, а не он…
Что ждет нас с сыном на «империалистическом» Западе?
Мне семьдесят один год. Немножко вроде бы поздно начинать жизнь сначала, в чужом обществе. Одно дело педагогические гастроли, когда за спиной все же есть дом. Другое – перерезать пуповину с СССР навсегда.
Так завершился долгий первый акт моей судьбы.
Занавес.
Мы с Мишей летим в Нью-Йорк…
Глава 10
И вновь начать сначала…
Из Токио мы вылетели, на всякий случай, с японской охраной.
Перелет из Японии в Америку, длящийся около 14 часов, и здоровому человеку нелегок. Я чувствовала себя отвратительно.
Не могла заснуть, несмотря на лекарство, в полузабытьи мне чудилось, будто я лечу над пропастью.
И в полете передо мной проходили картины жизни, ярко, как на экране. Вот черноглазая красавица Рахиль ночью шьет мне пачку, чтобы утром повести на вступительный экзамен в балетную школу… А вот ее изможденное лицо. Рахиль опускает глаза долу: забирать у нее ребенка нельзя, без него в лагере она погибнет…
…Внезапно я слышу овации, вижу золотой занавес и красный бархат лож Большого театра. Это я вышла на поклоны, еще чувствуя себя в образе Китри из моего любимого «Дон Кихота». И рядом со мной раскланивается великолепный Базиль – Асаф… А теперь я в актовом зале ГИТИСа, дрожащая от волнения и гордости. Мой сын получает диплом педагога-балетмейстера… Сейчас он спит у иллюминатора под монотонный гул моторов.