Выходные в АБТ и в НСБ – в разные дни, и в свой свободный день я, приехав в НСБ познакомиться, поразилась: Баланчин словно сошел со своих давних фотографий.
Мне пожал руку и тепло, по-русски троекратно поцеловал человек с прямой, как доска, балетной спиной.
Я знала, что Баланчин всю жизнь пленял женщин, причем самых красивых. Сам же он не показался мне в банальном смысле красивым. Он был больше, чем красив, он был необычайно внушителен. Это называют «эффектом присутствия».
Открытый лоб с широкими залысинами. Темные, седеющие пряди волос гладко зачесаны назад. Римский нос. Опущенные кончики губ. Выпуклые скулы привносили в характер лица что-то восточное, пожалуй, монгольское. Но холодный Чингисхан превращался в мягкого, теплого человека, лишь только вы встречались с ним глазами. Темные и глубокие, они светились почти детским удивлением.
Говорил Баланчин негромко и мягко, высоким, подумалось мне, для его возраста голосом.
Балетоманы болтали, будто бы Баланчин лично выбирал для каждой своей ведущей балерины определенные духи. Доподлинно могу лишь сказать, что от него самого исходил тонкий запах духов.
Хореограф двигался уверенно и легко. Между тем я знала: за год до этого ему сделали операцию на сердце. Но кто мог тогда предположить, что Баланчину оставалось жить всего три года…
Перед первым моим посещением его урока в труппе НСБ Баланчин провел меня в свой офис на четвертом этаже здания на 67-й улице. (Кстати, сам он жил неподалеку, на той же улице, и незадолго перед этим мы с сыном стали его соседями – тоже поселились, как я уже говорила, на 67-й.) Просторный кабинет Баланчина был обставлен скупо, но артистично – пианино, много книг, диван. С фотографий щурила глаза Мурка, любимая кошка.
Спустились в репетиционную. Урок начинался в одиннадцать утра. Но мы вошли в класс на десять минут позже. «Пусть танцовщики, – сказал Баланчин, – успеют разогреться».
Я заметила: хореограф обожает батман тандю[23]. Он предлагал это движение в разных вариантах, постепенно ускоряя темп до такого, который в Большом назвали бы чрезмерным. На моих глазах один юноша выполнил батман тандю шестьдесят четыре раза, а Баланчин продолжал считать: «Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь…»
Маэстро уделял огромное внимание легкому приземлению танцовщиков после прыжка. Приземляться надо подобно птичке или котенку, говорил он. Похоже, высота прыжка не имела для него большого значения. Главное, чтобы балерина опустилась через пальцы, воздушно перекатилась на всю ступню и едва коснулась пола пяткой. В прыжке, считал Баланчин, следует сопротивляться силе притяжения. Он явно любил этот английский глагол «resist» и частенько повторял его.