Думаю, по сегодняшним научно-медицинским меркам Баланчин питался опрометчиво. Возможно, именно этим объясняется его болезнь сердца, хотя и не она оказалась для него роковой.
К концу «кофе» (он спешил на следующую репетицию) Георгий Мелитонович пригласил меня: «Заходите, когда захотите». Я обещала прийти дней через десять. В разговоре мы упомянули Гердт и Голейзовского, и он попросил меня непременно рассказать о них подробнее при нашей следующей встрече. Их судьбы интересовали его, и через пару недель, посмотрев его репетицию в школе НСБ, я поведала Баланчину, что знала об их жизни.
Во время первого приезда труппы Баланчина в Москву, в 1962 году, хореографическое училище Большого пригласило его посмотреть показательный класс Елизаветы Гердт.
Он помнил Гердт начала 20-х годов, до своего отъезда на Запад, и впоследствии искал в балеринах именно те качества, которые восхищали его в Гердт: идеальную линию, юную непосредственность, благородство.
Я поняла, что в 62-м году Гердт разочаровала его своим видом, ведь ей тогда уже было за семьдесят, а в его памяти она оставалась молодой. По его словам, он вообще предпочитал юных, «резвых» балерин.
Другим идолом молодости Баланчина был хореограф-новатор Касьян Голейзовский, и Баланчин заметил: «Знаете, Суламифь, а ведь именно творчество Голейзовского вдохновило меня на создание моей первой труппы «Молодой балет» в Питере».
В ответ я описала трудную жизнь, прожитую Голейзовским в стране, где власть его не признавала и где ему в течение нескольких десятилетий не давали ставить балеты в крупных театрах. Можно только гадать, сколько восхитительных балетов Голейзовский поставил бы, окажись он, подобно Баланчину, на свободе!
Заговорили о смене поколений и о том, какое место, по мнению Мастера, займут его балеты в череде эпох.
– Через пятьдесят лет то, что мы делаем сегодня, потеряет смысл, – сказал он. – Возможно, нам вообще станет не нужен балет. Люди будут выглядеть иначе, двигаться иначе. Знаете, когда меня спрашивают, как сберечь мою хореографию для вечности, я всегда отвечаю: не хочу, чтобы мои балеты сохранялись этакими музейными экспонатами, а люди приходили бы и посмеивались над тем, что принадлежит прошлому. Я ставлю для сегодняшних балерин. Балет существует сегодня…
Часто вспоминая категоричные его слова, я остаюсь при твердом убеждении: в данном случае величайший хореограф был не прав.
Баланчин – не только наше балетное сегодня.
Баланчин – навсегда.