— Сочувствуете? — прищурился Турин.
— Удивительно замечать, как перерождаются все эти недавние герои.
— Хотите сказать, становятся самими собой, сбрасывая показную мишуру?
— Пожирают друг друга. Уверен, став Генеральным секретарём, Сталин начал жестокую чистку, освободился от соперников и недоброжелателей. Товарища Бронштейна в январе прошлого года освободили от обязанностей народного комиссара по военным делам, а теперь уже лишили серьёзной работы и всех важных должностей, в газетах устроили травлю, особенно неистовствует та же «Правда». Недолго он продержится при таких темпах, а там очередь за товарищами Зиновьевым и Каменевым.
— Вы думаете, их объединяет национальность?
— Отнюдь. И мысли не чаю. Борьба за власть — важнейший аргумент, тщеславие и прошлые обиды. Наверху всё заметнее, как на ветру.
— Они туда забирались сами, — поморщился Турин, — а сверху, как известно, тяжко падать. Вы думаете, против Странникова затевается что-то подобное?
— Конечно.
— Любой нашей газетке легко заткнуть глотку. Ему это под силу.
— Не скажите. Ему понадобится ваша помощь, а это, прежде всего — найти убийц профессора и подумать, как всё преподнести.
— Вы тонко мыслите, как завзятый политик.
— Жизнь научила всему помаленьку…
— Мне кажется, дорогой Иван Иванович, вы говорите мне сейчас не всё, что вас мучает.
— Боюсь снова вас разочаровать, — не отвёл лица тот. — С этим тайником я связывал большие надежды. Его обчистили, унесли не только ценности, но и кое-что более опасное.
— Доказательства связи Брауха с криминальным миром?
— Возможно. Но я боюсь другого — не примыкал ли Браух к оппозиционерам?
— К троцкистам?
— Вот именно. Не искали ли его убийцы и этих следов?
— Выходит, среди уголовников были и политические враги Странникова?
— О чём я вам и намекал. Вам, Василий Евлампиевич, как никому, известна шаткость моего положения в губрозыске. Отстаивая меня здесь, вы давно нажили себе врагов. Заинтересованные только и ждут вашей малейшей ошибки или просчёта. Случай как раз представился. Не стану скрывать, мне давно известно о взаимоотношениях покойного профессора с секретарём губкома и не секрет — просочись хоть одна капля на волю, Странникову конец. Но это полбеды. Они свалят вас обоих одним махом. Что касается меня, — не велика потеря, я своё и оттрубил, и отжил. А вы попадёте в большое, извините, дерьмо. А то и припишут какие-нибудь партийные уклоны, тайные заговоры. Поэтому…
— В нашем деле дерьма хватает! — оборвал его Турин. — И ошибки, и просчёты неизбежны. Даже трагические. На карту, вы правы, поставлено слишком много. И вы со своей прозорливостью почти разобрались, что здесь намешано. Дело об убийстве Брауха с каждым мгновением становится тем узлом, который или затянется на наших шеях или мы его наконец разрубим. Слишком напряглось сие противостояние! Но назад поворачивать поздно. Вы знаете, мы — по одну сторону. А враги?.. Когда их у нас не было? Но я сейчас не об этом. Скажите прямо, вам знакомы специфические особенности убийцы?