Рассветная муть. Начало всех начал. Робкое движение всколыхнувшихся добрых чувств. На душе полегчало, и можно было говорить о всякой ерунде.
– А вы пробовали когда-нибудь немецкий шнапс? – неожиданно спросил Жора москвича, который в эту минуту пытался открыть бутылку.
– Приходилось, а что? – у Козырева лицо покраснело от натуги, однако в предрассветной мгле этого никто не видит.
– Да так, ничего… Дрянь несусветная, – заявил Бортник, проглатывая слюну. «Ну что же ты, дядя, так долго возишься с этой бутылкой? Разве не видишь, что мы с Лешкой сгораем от нетерпения. Ведь столько пришлось пережить – пора бы и расслабиться. А ты… Сразу видно, тыловая крыса! Это у них, фронтовиков, на войне не было времени, чтобы разводить канитель. Зубами все пробки рвали. Лишь бы поскорее выпить и забыться…»
– Верно, дрянь, – соглашается москвич. – Да у них все дрянь. Возьми колбасу или кофе – сплошной эрзац.
– Наверное, потому и погнались за чужим добром, коль свое ни к черту, – усмехнулся Алексей.
– А то! – произнес Козырев. – У них ведь ни нефти своей, ни золота, ни древесины… Нет, вы понимаете? Плодородный слой земли – и тот вывозили с наших полей! В общем, грабили – будь здоров. Но за это и поплатились. Получилось, как в той поговорке: на чужой каравай рот не разевай.
Ему наконец удалось справиться с пробкой, и вот уже янтарная тяжелая влага, вырвавшись наружу, забулькала в стакане.
– Давай, брат, за победу, – сунул он стакан Жакову.
Алексей медленно выпил коньяк и, крякнув, занюхал его рукавом.
– Теперь ты, – снова плеснув в стакан, сказал старшой Жоре.
Козырев пил последним. Налив себе с полстакана, он на мгновение застыл в каком-то сосредоточенном припадке мысли, потом вдруг с шумом выдохнул и выпил.
– Ну, а теперь давайте сразу по второй, – даже не закусив, предложил он. – Не каждый ведь день за тобой гоняются американские самолеты.
– Да они вроде и не гонялись, – проговорил Алексей.
– Все равно было жутковато, – честно признался москвич. – Со мной, например, такое впервые случается.
Они снова выпили. На душе порозовело. С новой силой захотелось жить. Вот так всегда: стоит человеку испытать стресс, как у него тут же меняется отношение к жизни. Той самой, которая еще недавно казалась ему скучной и серой. Он начинает ее больше любить, больше ценить. И так длится до тех пор, пока не успокоится его душа. Но потом его снова охватывает хандра, которая не оставит его до следующего испытания нервов.
Выпив и чуть захмелев (прежний хмель из них выветрил страх), Козырев стал рассказывать о том, как Москва пережила войну. Голодно, говорит, было и холодно. Но ничего, народ выдержал. Главное, что Сталин был рядом. А когда Сталин рядом, ничего не страшно. Все ведь знают: где Сталин, там и победа.