А ведь лукавил москвич. Если бы он не боялся, то мог бы многое рассказать этим молодым людям.
«Интересно, – думал он, – знают ли они что-нибудь о голодоморе, который случился в зиму с тридцать второго на тридцать третий год, который унес сотни тысяч человеческих жизней и сведения о котором так тщательно скрывались от исследователей и общественного мнения? Потому как это был очередной просчет партии, которая, начав коллективизацию, разорила крестьянство, отобрав у него землю и орудия производства».
Козырев тогда работал в партийных органах Краснодарского края, и ему пришлось пережить много неприятных моментов.
Накануне голода на Кубани собрали неплохой урожай зерна, большая часть которого хранилась как семенной фонд в амбарах. Но так было не везде. «Раскулачивание» обернулось тем, что в стране стало не хватать хлеба, и тогда возникли эти специальные отряды, которые должны были ездить по селам и станицам и изымать зерно. Бойцов этих продотрядов люди называли «щупальцами» – из-за щупов, которыми в поисках спрятанного добра они протыкали землю, скирды, лазали с ними по сеновалам и еще бог весть где. Чаще всего продотрядовцами были приезжие люди. Особенно жестоко они обращались с казачьим населением, у которого изымался весь урожай до последнего зернышка.
Именно в те годы была введена система «черных» досок позора – в отличие от «красных» досок почета, – куда заносились названия станиц, не справившихся в 1932 году с планом хлебосдачи. У них изымалось не только все зерно, но и съестные припасы, из магазинов вывозился товар, после чего запрещалась всякая торговля. Окруженные войсками станицы и хутора превращались в резервации, откуда был единственный выход – на кладбище.
Группы активистов отбирали у обессилевших от голода людей последнее, что могло еще поддержать их жизнь, – картофель, тыкву, свеклу, подсолнуховые семена, макуху, горох… Цель была одна – под страхом смерти заставить людей отдать спрятанное от государства зерно и любой ценой выполнить утвержденный план хлебопоставок.
Вспоминать об этом и то страшно. В тот голодный тридцать третий в селах и станицах была съедена вся живность, в том числе и собаки с кошками. Да что там – ворон стреляли на полях, и были даже случаи людоедства.
Помнит все это Козырев, помнит… Не забыл он и про то, что только с ноября тридцать второго по январь тридцать третьего решением Северокавказского крайкома ВКП(б) на «черную доску» было занесено пятнадцать станиц – две донских и тринадцать кубанских. Он и названия их до сих пор помнит и даже точное количество репрессированных. К примеру, из Полтавской, Медведовской и Урупской в Сибирь в тот страшный год выслали всех от мала до велика. Больше сорока пяти тысяч человек. А сколько еще было тех, что были расстреляны в тот год. Уничтожая людей, пытались уничтожить саму память о них. Тогда даже вышел специальный приказ, чтоб не оставлять никаких следов в местах массовых захоронений, которыми часто служили обыкновенные ямы, овраги и глиняные карьеры. В Тимашевской жертв голодомора свозили на так называемую «Попивьску могылу», которая находилась на южной окраине станицы. Жертв не считали, тех же, кто пытался вести их учет, расстреливали как злейших врагов народа.