– Нет.
– Значит, не время ещё. Спросит. Не сам, так через кого-то.
– Через тебя, например. – Ни один мускул не дрогнул на лице Воронцова. Он смотрел в глаза сержанта. Тот тоже не отводил взгляда. И Воронцов сказал: – Я людей расстреливать не буду.
– Ты будешь делать всё, что прикажет тебе Северьяныч. Это ты сейчас так говоришь, а потом, когда коготок завязнет… Ладно, ты, видать, всё уже для себя решил. Поступай, как знаешь. А я тебя предупредил.
О документах больше не заговаривали.
А может, сержант связан с партизанами? Ведь видел же однажды Воронцов, как ночью, в проливень, они вынесли с мельницы два мешка муки и куда-то унесли, и вернулись только к рассвету, когда ему уже пора было вставать и проверять сеть. Куда они ходили? Кому унесли те два мешка? Партизанам ведь тоже хлеб печь надо. Но не спросишь же сержанта напрямую…
– Забудь обо всём, что я тебе сказал. Так будет лучше и для тебя, и для меня. – Сержант, так и не взглянув в его сторону, встал и пошёл к мельнице.
В прибрежных ольхах заполошно кудахтали дрозды, перелетали с тени на солнечные полянки, бегали среди выжженной зноем травы, ловко тягали из земли дождевых червей. Вверху жалобно кричали ястреба. Война не отняла у них воли. Ни воли, ни родни. Всё небо принадлежало им. Что так их, людей, сплело, скрутило во взаимной ненависти? И где этому конец?
Воронцов выплыл на середину озера, оглянулся на деревню. Там уже тоже не спали. Выгоняли коров. Гремели вёдрами. Скрипели калитками. И незло переругивались. И так всё это напоминало его родную Подлесную, что ему казалось: вот сейчас выйдет из ольх их корова Лысеня, а за нею кто-нибудь из сестёр с ивовым прутом, увидит его в лодке на середине озера и окликнет по имени…
Он переложил из лодки в плетуху рыбу и пошёл в деревню.
Лида его уже ждала. Прохаживалась возле амбаров, покрикивала на работника, хромого дядьку Игната, оправляла на боках новое платье. Подумал: «Куда-то, видимо, собралась». И верно. Как только она увидела его, улыбнулась, замахала рукой:
– Давай скорей, курсант! Ехать далече! Отнеси дяде Захару щучку и – живо назад. Тут переоденешься. Поедешь со мной. Это – его распоряжение.
– А зачем переодеваться?
– Затем, что в управу поедем. А там немецкие посты. Заберут тебя в твоей форме. И документ на тебя выписан. Всё у меня. Давай живей!
Это была их первая поездка на станцию. На телеге стоял липовый бочонок с мёдом, ящик с рыбой, обложенной льдом и пересыпанной опилками, какие-то корзины и мешок с мукой. Воронцов не помнил, чтобы довоенные председатели такие дары отправляли в район.