Днями эти стаи падали на плесы рек или на озера, наедали жир, чтобы в ночь продолжать свой путь…
Тверской князь слышал, как стучат копыта коней его дружины, как бьется, екая, селезенка его коня. Дышалось легко и уходили тревоги.
Утро наступало раннее, и где-то далеко-далеко на востоке начинался день. За лесами краем выползало солнце, а вскоре свет дня разлился по земле, по лесам, по привядшим травам.
Еще не закончилось время покоса, на лугах еще оставалась привяленная трава, а во встречных деревеньках крестьяне уже складывали копенки, и были они подобны богатырским шлемам.
К полудню Борис велел сделать привал, расседлать коней. Гридни разожгли костер, принялись варить мясо вепря.
Князь ел грудину и думал, что хорошо, когда нет больших забот, а мелкие решаются по ходу.
Вот воротился из казанской неволи дворецкий Семен, спокойно и среди удельных тверских князей, никто из них не претендует на великое княжение тверское, как в княжестве Московском. И даже то, что из Твери отъехал боярин Морозов, Бориса уже перестало волновать. Отъехал, и Бог с ним.
Иногда он вдруг вспоминает, как задерживается задуманное возведение каменных стен Кремника. Возвели одну башню, под другую фундамент готовят, но встанут, встанут, Борис уверен, каменные стены.
Подошел сотник, присел.
– Что, Савва, не пора ли дружине по коням?
– Да ужо передохнули, можно и в дорогу.
Заиграла труба, и гридни, разобравшись по двое, двинулись за зачехленным стягом.
* * *
Не успел князь с коня сойти, как к нему выскочила Марья, Марьюшка, любимая дочь. Церемонно поклонилась отцу, поправила платочек на светлых волосиках.
Восьмое лето пошло Марьюшке. Великий князь всегда интересовался ее успехами в учебе. Вот и сейчас он для видимости спросил строго:
– Не бранил ли тя, Марья, учитель, дьякон Никодим?
Та зарделась, уставилась голубыми глазами в отца.
– Как можно, батюшка! Владыка Никодим хвалит меня. Я не токмо буквицы все знаю, я и читать умею. А гишторию учу. Особливо люблю древнюю.
Борис любовно погладил девочку по головке.
– Вот и ладно, Марьюшка, познавай науки, а я пойду, с дороги умоюсь. А скажи, дочь, не обижал ли тя в эти дни брат твой, Михаил?
– Нет, батюшка, он у нас добрый, меня любит.
Князь улыбнулся:
– Тя, Марьюшка, грешно обижать, у тя сердечко ласковое…
Пока князь Борис усталь отряхивал, себя в порядок приводил, в трапезной девки горничные стол накрывали, пироги с капустой и с брусникой выставили да молоко квашеное внесли и мед свежий. Вошла княгиня, перекрестилась, села за стол. Дети притихли, мать была строга с ними.