– Ах ты сукин сын! – крикнула она Шеймусу.
Тот сделал большой глоток виски из бутылки:
– Не лезьте не в свое дело.
Миссис Шелби стиснула зубы, и от злости в ее глазах закипели слезы:
– Тесс в гробу перевернулась бы, если бы увидела такое!
Глаза Шеймуса потемнели:
– Не смейте упоминать мою жену! Не здесь, слышите? Вы все убили ее этой землей, точно так же, как Джеймс убил ее, притянув сюда!
Миссис Шелби схватила бутылку и врезала ему по голове. Стекло разлетелось, оставив на коже резаные раны. Затем она с неожиданной силой схватила руку Джеймса, словно зажала ее в тиски:
– Ты больше никогда в жизни и пальцем его не тронешь, Шеймус О’Рейли!
Она потянула Джеймса за собой по ступенькам. Шеймус, держась за разбитую в кровь голову, с такой силой распахнул обитую сеткой дверь, что она громыхнула об стену:
– Убирайтесь отсюда и никогда больше не возвращайтесь! Слышите меня? Убийцы! Все вы – убийцы!
Миссис Шелби затащила Джеймса в конную коляску и толкнула на сиденье.
– Закрой уши, Джеймис, не слушай, – сказала она. – Бред ненормального. Не обращай не него внимания!
Одной рукой она вытащила носовой платок и прижала его к носу Джеймса, а другой схватила вожжи и, хлестнув лошадь, пустила ее с места в галоп. Но сквозь стук копыт по камням, позвякивание упряжи и скрип колес старой повозки проклятия Шеймуса доносились до них даже тогда, когда его дом уже скрылся в вечерних сумерках.
До того как американцы вступили в сражение, перспективы войны были не ясны, и это держало всю страну в напряжении – так трава твердеет при первых осенних заморозках в ожидании снега. Люди прислушивались к поступающим новостям, надеясь, что европейская война не станет войной американской. Вудро Вильсон[6], судя по его помпезной речи, придерживался того же мнения, так что надежда продолжала жить.
Но были и другие, которые понимали, что война ширится. Леонора знала об этом, потому что слышала, как перешептываются Алекс и ее дядя, которые теперь больше времени проводили на заводе, видела их озабоченные лица и то, как кривились их губы при получении телеграмм.
Жители Питтсбурга принюхивались, стараясь уловить витавшие в воздухе первые жуткие запахи войны. Леонора видела едва уловимый молчаливый страх в глазах женщин из прислуги, когда те задумывались об угрозе призыва в армию своих сыновей, молодых мужей и братьев, – их мысли были заняты только этим, и они роняли столовое серебро, а их руки тряслись, когда они убирали со стола фарфоровую посуду. Леонора обращала внимание на лица парней из конюшни, когда они, доверительно, по-мужски разговаривая друг с другом, смотрели себе под ноги, а затем переводили взгляд куда-то вдаль, словно учуяв запах гари. Она чувствовала атмосферу жестокости, огрызающейся, как голодный зверь, которая заставляла людей хмуриться и стискивать зубы перед лицом неизвестности.