Тепла в ней осталось совсем немного – холод пробирал до самых костей, руки и ноги начали дрожать. Пошатываясь, она встала и, ничего не видя перед собой, пошла обратно по коридору и вверх по лестнице. Проходя мимо комнаты тети, девочка замедлила шаги и затаила дыхание – ее охватил привычный уже страх. Но тут до ее ушей донесся какой-то приглушенный звук. Она остановилась и прислушалась. Из-за закрытых дверей слышались судорожные всхлипывания, глухие и долгие.
Леонора не могла пошевелиться, пораженная не меньше, чем если бы увидела розу, расцветающую посреди снегов. Не успев подумать, Леонора прикоснулась к двери и толкнула ее. Элеонора сидела перед камином, закрыв лицо руками, плечи ее содрогались. Картина была такой трогательной, а боль – такой настоящей, что девочка почувствовала, как глаза ее наполняются слезами, а сердце разрывается при виде страданий другого человека.
Она молча подошла и нежно обняла тетю за шею. В этих объятиях женщина расслабилась и опустила голову ей на плечо. Леонора никогда прежде не прикасалась к Элеоноре, та никогда не обнимала и не целовала ее, и теперь девочка, казалось, растворилась в этой близости, которой так страстно желала ее душа. Но длилось это всего миг. Миг, который был тут же потерян, потому женщина внезапно дернулась, будто проснулась от удара грома. Покрасневшие от слез глаза метали черное пламя.
– Как ты посмела сюда войти?!
Голос Элеоноры надломился и гневно задрожал.
Леонора отступила назад.
– Как ты посмела подкрадываться ко мне! – взвизгнула Элеонора. Девочка сделала еще два шага назад, но тетя схватила ее за запястье и подтащила к себе. – Если ты хоть кому-нибудь расскажешь об этом, – прошипела она, – я вышвырну тебя на улицу! Ты меня поняла?
Леонора попыталась вырваться и беззвучно заплакала от страха.
– Ты меня поняла? – не унималась Элеонора. – Я брошу тебя!
Я брошу тебя… Я брошу тебя… Я брошу тебя…
Сознание Леоноры помутилось, и она закивала, продолжая делать это и потом, когда уже выскочила из комнаты и побежала по коридору.
Я брошу тебя… Я брошу тебя… Я брошу тебя…
Эти слова Элеоноры, эти угрозы на случай, если девочка посмеет рассказать о своем прошлом или совершит какую-то ошибку, были навязчивой колыбельной, постоянно звучавшей в ее ушах с момента, когда Файерфилды удочерили ее. И никто никогда не пытался как-то защитить ее, даже дядя. Оуэн, слыша эти зловещие обещания, замыкался в себе, лицо его становилось болезненно серым, как будто эти слова относились лично к нему. А потом он уезжал. Он никогда не говорил, что все будет хорошо, и от этого ее боль становилась еще сильнее. Леонора боялась сказать что-то неправильно и потому молчала, делясь своими секретами с птицами и деревьями, с дворовыми кошками и охотничьими собаками, которые лизали ей руки и прогоняли хмурое выражение с ее лица.