Мы вошли в довольно опрятную комнату с кирпичным полом, и я с удовольствием увидел яркий огонь, пылавший в обширном камине, возле которого стояли каменные скамейки. По стенам висели разные охотничьи и рыболовные принадлежности. Проводник мой вышел в другую комнату, знаком пригласив меня сесть перед камином.
Я остался в обществе старухи в сером платье, клетчатом переднике и белом чепчике, концы которого падали ей на плечи, как носят простые женщины. Очевидно, это была служанка. Странным показалось мне, что в этой протестантской стране на руке у старухи висели четки.
Она начала собирать ужин: накрыла стол и, добыв из торбы, привезенной моим спутником и повешенной у дверей, две рыбины, принялась их жарить, предварительно разрезав.
Между тем в комнату вошел человек, отводивший лошадь на конюшню, и наружность его показалась мне еще непривлекательнее, чем у старухи. Это был здоровый, сильный старик, одетый как рыбак, в голубом жилете и штанах, какие носят моряки; он держал за поясом большой нож, который мог при случае служить оборонительным оружием.
Войдя в комнату, он посмотрел на меня с любопытством и, как мне показалось, весьма неприветливо, но потом перестал обращать на меня внимание и тоже занялся приготовлениями к ужину. С ловкостью, которой я не ожидал от него, судя по его неуклюжему виду, он поставил у одного конца стола два стула, а у другого – две скамейки, разместив сообразно с этим четыре прибора. Посуда была глиняной, но один прибор, от кружки до солонки, был серебряный, с гербами. Большие собаки уселись по бокам, а две меньших улеглись под столом и терпеливо ожидали подачки.
Для меня не было ничего удивительного в том, что человек, занимавшийся рыболовством, может иметь превосходную лошадь и жить лучше других крестьян, но все, мною виденное, как бы показывало, что я находился не у крестьянина, который был богаче своих собратьев, а у человека, имевшего некогда значительное состояние и сохранившего еще некоторые внешние признаки, напоминавшие о его прежнем положении.
Кроме серебряной посуды, слуга поставил на стол лампу из того же металла: она осветила комнату, озарявшуюся до того лишь мелькавшим пламенем камина.
Буфет, в котором размещалась посуда, отличался образцовой чистотой. Во впадине окна стояла этажерка орехового дерева с великолепной резьбой, а на полках лежали книги и бумаги; в другом углублении, менее освещенном, я заметил два ружья, две шпаги, пистолеты и другое оружие – вещи довольно странные, если не подозрительные, в подобной хижине и в краю, столь спокойном.