Анна Жамова почти с ненавистью смотрела на свою муку. На ее лице постоянно менялось выражение от беспомощной растерянности до злобного ожесточения. Неожиданно на лице у нее промелькнула торжествующая улыбка. Она выпрямилась и оглядела окруживших ее людей.
– Бабы, у кого вода есть?
– У меня есть! – отозвался женский голос.
– У меня! – откликнулась еще одна.
– Настя, давай быстрей ведра! – скомандовала дочери Анна. Она высыпала муку в два пустых ведра и залила ее водой. Затем торопливо стала замешивать пресное тесто.
– Ты че ждешь?! – накинулась она на дочь.
Настя взяла другое ведро и тоже стала замешивать тесто.
– Черта с два, прости меня Осподи, я им отдам муку! – бормотала Анна. – Дождутся они ее у меня, держи карман шире!..
Толпа довольно загудела:
– Молодец, Анна, догадалась!
Другие предупредительно зашикали:
– Тише вы, а то услышат!
Анна между тем на скорую руку вымесила тесто и стала раскатывать лепешку. Затем распустила пояс на юбке и спрятала под кофту раскатанный сочень. Примотала его к животу холщовым полотенцем. Следом за матерью спрятала лепешку и Настя.
Жамовы выходили из трюма последними. Лаврентий осторожно пробирался с узлом на плече вслед за Прокопием Зеверовым, который нес на руках мать, старуху Евдокию. Когда Лаврентий вышел на палубу, Прокопий уже спустился на грязный берег, размешанный многочисленными ногами, и выбирал место, куда положить мать.
Евдокия слабым голосом просила сына:
– Прокопий, ты меня на травку положи! Слышь, Прокопий?
– Слышу, мама! – Прокопий шел среди сваленных на землю узлов, обходил группы людей, перешагивал через валежник, отжимая собственным телом кустарник, оберегая мать, пока, наконец, не выбрался из толчеи. Около калинового куста, цветущего белыми блеклыми цветами, положил мать на траву. Сняв с себя пиджак, он скатал его и подсунул под голову старухе.
– Ты, мам, полежи покуда, мы сейчас вещи сюда принесем, – проговорил Прокопий, поднимаясь с колен.
Евдокия лежала тихо. Она благостно улыбалась, повернув лицо к солнцу, и нежно гладила траву, еще совсем мягкую, изумрудно-зеленую.
– Осподи, дождалась! Думала, помру и солнышка не увижу! – Она внимательно посмотрела на сына и слабым голосом проговорила: – Ты иди, Прокоша, робь, а я тут полежу…
Прокопия кольнуло в сердце. Мать назвала его давно забытым детским именем. Он не мог оторвать глаз от старческих рук, изрезанных синими набухшими жилами, которые нежно гладили мягкую траву. Прокопий отвернулся. Он судорожно вздохнул, с трудом проглатывая ком, подступивший к горлу.
Лаврентий одним взглядом охватил место высадки. Прямо перед ним глинистый берег, заросший кондовым пихтачом вперемешку с высоким осинником. Слева – глубокая заводь, в которую впадал небольшой ручей; справа – вверх по реке набирал высоту яр, обнажая ободранный бок из красной глины, на котором, чудом зацепившись, кое-где росли малорослые кустики. Прямо против баржи в глубине леса стояла большая палатка. Рядом с палаткой у входа дымился небольшой костер. У костра стоял Талинин и рядом с ним – чернявый остроносый мужик в полувоенной форме, подпоясанный широким ремнем, на котором болталась револьверная кобура.