– Дядя Лаврентий, опомнись!
– Сволочи, сволочи! – бессвязно хрипел Жамов, вырываясь из крепких объятий зятя.
– Да опомнись же! – Иван сильно тряхнул Жамова.
Также внезапно, как вспыхнул, так и прошел приступ ослепляющей ярости. Лаврентий уже осмысленно посмотрел на зятя и тихо попросил:
– Отпусти, Иван!
Кужелев разжал руки.
Лаврентий обессиленно опустился на злополучный ствол и, морщась от боли, стал потирать избитые ноги. Затем поднял голову и посмотрел на родных, глядевших на него испуганными глазами. Мужик виновато улыбнулся.
– Че, думали, тятька с ума сошел? Не-е-т, не сошел пока! Не дождутся!..
Совсем рядом, за деревьями, запричитала Дарья Зеверова. Жамов поднял голову:
– Евдокия, однако, отмучилась! – грустно проговорил Лаврентий и поднялся с валежины. Анна часто закрестилась.
Старуха так и лежала под кустом, вцепившись маленькой высохшей ручкой в нежно-зеленую траву. Около нее на коленях стояла сноха и тихо голосила. Здесь же стоял, опустив голову, Прокопий и три сына. Младший, Генка, точная копия матери, невысокий, полный, круглолицый, плакал навзрыд, хлюпая покрасневшим носом. Николай, с неизменной гармонью, прижал к себе плачущего племянника.
Прокопий глухо застонал и бессильно опустился на траву.
Он смотрел на спокойное, ставшее вдруг чужим лицо матери, и в груди у него постепенно зарождался страх. Ему стало ясно, какая неумолимая, безжалостная сила занесена над их головами.
Смерти, смерти, начиная с Иртыша и кончая сегодняшней, а с неба светит солнце… и ни одно облачко не посмело его омрачить. В голове у Прокопия копошится мыслишка: «Выжить, выжить – любой ценой; смириться, приспособиться… Другие пусть сами думают, у них своя голова… А я жить хочу!»
На коленях перед покойницей стоял уже другой человек – смятый, испуганный, даже широкие плечи мужика не держали прямо его голову, руки безвольно опущены.
Послышался громкий голос Талинина:
– Скот выгружай! Устраиваться будете потом!..
Николай снял ремень гармони с плеча, бережно поставил ее на землю и с горечью сказал:
– Даже тут по-человечески не дадут…
Лаврентий положил руку на плечо парня и легонько сжал пальцы:
– Оставайтесь, без вас управимся! – он кивнул Ивану, и мужики пошли на голос коменданта.
Долго устанавливали тяжелые и широкие сходни с борта баржи на берег. Потом стали выводить из трюма лошадей. Первым был пегий мерин с большой головой, мосластыми ногами и свалявшейся, еще не полностью вылинявшей шерстью. Мерин спокойно вышел на палубу и, ослепленный солнечным светом, ошеломленно остановился. Лаврентий гладил возбужденную лошадь по холке: