Рольф приехал в дом, где жила Кэт, когда солнце еще казалось дымным, морозным. Небо было бесцветное, высокое – таким оно бывает и в последние дни ноября, перед первыми заморозками. Единственное, в чем угадывалась весна, так это в неистовом веселом воробьином гомоне и в утробном ворковании голубей…
– Хайль Гитлер! – приветствовала его Барбара, поднявшись со своего места. – Только что мы имели…
Не дослушав ее, Рольф сказал:
– Оставьте нас вдвоем.
Лицо Барбары, до этого улыбчивое, сразу сделалось твердым, служебным, и она вышла в другую комнату. Когда она отворяла дверь, Кэт услышала голос сына – он, видимо, только что проснулся и просил есть.
– Позвольте, я покормлю мальчика, – сказала Кэт, – а то он не даст нам работать.
– Мальчик подождет.
– Но это невозможно. Его надо кормить в определенное время.
– Хорошо. Вы покормите его после того, как ответите на мой вопрос.
В дверь постучали.
– Мы заняты! – крикнул Рольф.
Дверь открылась: на пороге стоял Гельмут с ребенком на руках.
– Пора кормить, – сказал он, – мальчик очень просит кушать.
– Подождет! – крикнул Рольф. – Закройте дверь!
– Да, но… – начал было Гельмут, но Рольф, поднявшись, быстро подошел к двери и закрыл ее прямо перед носом седого контуженного эсэсовца.
– Так вот. Нам стало известно, что вы знаете резидента.
– Я уже объясняла…
– Я знаю ваши объяснения. Я читал их и слушал в магнитофонной записи. Они меня устраивали до сегодняшнего утра. А вот с сегодняшнего утра эти ваши объяснения меня устраивать перестали.
– Что случилось сегодня утром?
– Кое-что случилось. Мы ждали, когда это случится, мы все знали с самого начала – нам нужны были доказательства. И мы их получили. Мы ведь не можем арестовать человека, если у нас нет доказательств: улик, фактов или хотя бы свидетельств двух людей. Так вот, мы получили улику.
– По-моему, я не отказывалась с самого начала…
– Не играйте, не играйте! Не о вас идет речь! И вы прекрасно знаете, о ком идет речь.
– Я не знаю, о ком идет речь. И очень прошу вас: позвольте мне покормить мальчика.
– Сначала вы скажете мне, где и когда у вас были встречи с резидентом, а после пойдете кормить мальчика.
– Я уже объясняла тому господину, который арестовывал меня, что ни имени резидента, ни его адреса, ни, наконец, его самого я не знаю.
– Послушайте, – сказал Рольф, – не валяйте вы дурака.
Он очень устал, потому что все близкие сотрудники Мюллера не спали всю ночь, организуя наблюдение по секторам за машиной Штирлица. Засада была оставлена и возле его дома, и рядом с этой конспиративной радиоквартирой, но Штирлиц как в воду канул. Причем Мюллер запретил сообщать о том, что Штирлица ищут, Кальтенбруннеру, тем более Шелленбергу. Мюллер решил сыграть эту партию сам: он понимал, что это очень сложная партия. Он знал, что именно Борман является полноправным хозяином громадных денежных сумм, размещенных в банках Швеции, Швейцарии, Бразилии и – через подставных лиц – даже в США. Борман не забывает услуг. Борман не забывает зла. Он записывает все, так или иначе связанное с Гитлером, – даже на носовых платках. Но он ничего не записывает, когда дело касается его самого: он это запоминает навечно. Поэтому партию со Штирлицем, который звонил Борману и виделся с ним, шеф гестапо разыгрывал самостоятельно. Все было бы просто и уже неинтересно со Штирлицем, не существуй его звонка к Борману и их встречи. Круг замкнулся: Штирлиц – шифр в Берне – русская радистка. И этот круг покоился на мощном фундаменте – Бормане. Поэтому шеф гестапо и его ближайшие сотрудники не спали всю ночь и вымотались до последнего предела, расставляя капканы, готовясь к решительному поединку.