За дверью стук затих, но доносились едва слышная возня, грозное шипение.
Басмач уже не чувствовал холода. Волк подполз на брюхе и сунул морду под руку.
– Прости, волк, я не хотел, чтобы ты умирал. Мне не были нужны ваши жизни, ничья жизнь.
Он не видел ползущего по бетонному полу молочного тумана, грязно-серых стен, и многочисленных предупреждающих надписей. Он видел их.
Отца, молодого и сильного, сошедшего со старой фотографии, где ему тридцать пять; всегда красивую мать с чуть грустным взглядом. Строгого великана деда, пробующего пальцем остроту топора.
Димку Слепокурова, тот показывал большой палец, и улыбался. Вечно хмурый Лепёхин-младший что-то мастерил, орудуя ножом, и поглядывал исподлобья.
А капитан Джонсон, сняв круглые очки, подслеповато щурился, став похожим на Паганеля. Он провел рукой по непослушным седым лохмам, покрутил очки в тонких узловатых пальцах, будто на что-то решаясь, а затем проговорил:
– Я тебя прощаю…
Сначала на поверхности стальной двери появилось темное пятнышко, оно ширилось, становясь все больше, из горошины до целого яблока, пока полностью не почернело и краска не осыпалась сажей.
Металл, где только что была краска, посинел, постепенно наливаясь малиновым, потрескивал от нагрева, становясь ярко-красным, пока струя пламени горелки, сыпанув искрами, не прожгла сталь насквозь.
Гремучая смесь из кислорода и водорода тут же вспыхнула.
Огненные струйки в доли секунды расползлись по хранилищу, нырнули внутрь вентиляционных труб, разрывая изнутри по всей длине, пока не добрались до первого резервуара…
Жидкое пламя выжгло дверь и всех, кто за ней находился, прокатилось по тоннелям, сжигая все на своем пути. Стальные рельсы сворачивались от жара как сухие травинки; лопался бетон и плавились железные колонны, удерживающие ненадежный потолок.
А успевшая разогнаться пламенная лавина проникала везде, в каждую трещину и каждый воздуховод, не оставляя шансов ничему и никому.
Массивная гермодверь захлопнулась перед самым носом Назара.
– Нет, Басмач, постой! Открой дверь! Открой… – Назар беспомощно принялся молотить кулаками в глухую сталь. Он отбросил автомат и сполз на пол. Его душили слезы.
Отец, мать, старый учитель Гена Степанович, покинули его. Сестра неизвестно где. Теперь и Басмач с Бесом оставили его. Любой, кого он мог назвать родным, или другом, умирал… Через толщу металла донесся короткий стук очереди и наступила тишина.
– Сраные тоннели, ненавижу! Ненавижу вас!.. – Он снова один. Уткнувшись в колени, Назар тихо подвывал, когда мелькнула мысль: