А лайнер, нарисовав в воде длинную пенистую дугу, уже подгребал боком к причалу — вот-вот пристанет своим бортом к ровно обрубленному берегу.
Мослаков почувствовал, как у него оглушающе громко, радостно заколотилось, запрыгало сердце, во рту появилась сладкая тягучая слюна, он с шумом втянул в себя воздух, выдохнул, встряхнул букет, поднес его к лицу, опустил — делал слишком много ненужных движений и, через несколько секунд поймав себя на этом, скомандовал: «Спокойно, Паша, не суетись!»
Но когда теплоход, взбив винтом крутые бугры воды, мягко, совершенно неслышно прикоснулся бортом к стенке — капитан на этом теплоходе был первоклассный — и на причал сбросили сходню, Мослаков, забыв о том, что решил быть спокойным, не сдержался и, расталкивая цыган, бросился к судну.
Поскольку он был в форме, матросы перед ним вежливо расступились: пограничников они привыкли уважать. Мослаков прогрохотал ботинками по сходне, метнулся в сторону, метеором пронесся вдоль борта, перемахнул через низкие перила и остановился в растерянности.
Он не знал, куда в этом огромном плавающем городе бежать, где находится каюта с Ирой Лушниковой. Народу на палубе, в проходах становилось больше. Люди двигались, втягивались в коридоры, выстраивались около длинного борта, смеялись.
Мослаков обеспокоенно закрутил головой: где же Ира? Ему показалось, что у него остановилось сердце, а на висках выступил мелкий липкий пот. Капитан-лейтенант задышал часто, хрипло, стараясь одолеть противную слабость, возникшую у него, сунул лицо в букет и отступил в сторону, прижался спиной к какой-то перегородке, втянул ноздрями сладкий дух роз.
Неужели Ира обманула его? Осталась в Волгограде у своих родственников и не приехала?
Мослакову сделалось горько. Он с тоской глянул на залитую электрическим светом ночную набережную, на редкие строчки окон гостиницы «Лотос» — там люди уже спали, праздничная суета набережной их не касалась, — на тяжелую воду Волги, растворяющуюся в ночи, сливающуюся с ней своей плотью.
Неужели Ира его обманула? Захотелось забраться в какой-нибудь бар, хлопнуть пару стопок коньяка.
Народ весело словно весенняя река тек мимо него; по трапу толпа спускалась на распаренный асфальт набережной, растворялась в ночи — вот пассажиров стало совсем мало… Ирины среди них не было.
Капитан-лейтенант скис окончательно, на смену противной горечи пришла какая-то тоскливая холодная тяжесть. Ему было холодно. Холодно, несмотря на африканскую духоту жаркой астраханской ночи.
Неужели он был неубедителен в своих письмах к Ире? Неужели она не поверила ему? Или слишком мало писем послал он ей — всего три? Наш век — он такой шустрый, громкоголосый, со стремительной сменой картинок, что достаточно бывает лишь двух взглядов, чтобы побежать в загс. А уж три письма…