Алексей по-бычьи угнул голову, опуская ее так, чтобы не глядеть на Степана, и глухо буркнул:
– Все я понимаю. Только ты меня не агитируй, я с Пережогиным связываться не буду.
Час от часу не легче! Что угодно собирался услышать Степан, когда без ума бежал сюда по улице, но только не эти слова, произнесенные глухим и усталым голосом.
– А вчера? Ты же вчера говорил?!
Алексей еще сильнее угнул голову, и стало видно, как заалело у него, просвечивая, правое ухо.
– То вчера, а то сегодня…
– Да что случилось?! По пьянке наболтал?!
– Ну, по пьянке, если хочешь, брякнул, не подумал.
– Дешевки, ну, дешевки!
Степан рывком вскочил с дивана, и пружины, освободившись от его тяжести, длинно и противно пискнули. Алексей сморщился, как от кислятины, тоже вскочил, догнал Степана уже у порога, лапнул за полушубок и развернул к себе лицом.
– Коптюгин седни приходил. Он все знает. А у меня баба хворая, ребятишек надо на ноги ставить! Мне еще жить здесь! Понимаешь?! И все откажутся! Лучше не ходи и не мути воду.
– Убери руку, – тихо попросил Степан, дернулся и вышел на улицу.
В первый раз за все время житья в Шарихе ему не хотелось возвращаться домой. Уйти бы за околицу и раствориться, исчезнуть в белом пространстве, как недавно растворилась и исчезла фигурка Шныря. Здравый голос подсказывал, что надо найти союзников, ведь должны же они быть в Шарихе, но душа, до предела заполненная обидой и злостью, здравого голоса не слушала. Она корежилась, как на огне, и безмолвно кричала. На крик никто не отозвался.
Заканчивалась вторая половина охотничьего сезона. Дни катились в обычной и тяжелой работе, нанизывались один на другой, схожие, как близнецы. Пережогин о себе не напоминал. Коптюгин, выходя на связь, говорил только по делу. Но спокойствию этому Степан не верил, а когда вышел по весне из тайги, то сразу же убедился: в покое его не оставили.
Сначала вызвали в милицию. Он поехал туда, не чуя за собой никаких грехов. Карабин, как и договорились, сразу же сдал Фомину, тот расщепил топором приклад, обухом, благо силенка есть, изогнул ствол, сложил все в мешок и велел утопить в реке.
– Не видел и не знаю. Понял? А дальше сам отбрехивайся.
И отвел глаза в сторону.
В райотделе разговаривал со Степаном молодой, щеголеватый капитан с узенькими, словно наклеенными усиками. До самых краев, как стакан с водой, капитан был переполнен собственной значительностью. Разговаривал так, словно делал снисхождение, отрывая себя от иных, более важных дел.
– Давай, Берестов, не финти и выкладывай все, как есть.
Придвинул к себе лист бумаги и приготовился записывать. Степан молчал. Он сразу догадался, что капитан берет его на пушку, ведь не дурак же, понимает, что на этом месте должен сидеть Пережогин. «Ну уж нет, – думал Степан. – Хрена с маком. Пуганые». И продолжал молчать.