— Вспоминаю юность,—выпив еще рюмку водки, задумчиво и мягко, впадая в лирический тон, сказал Шурик,— Конечно, это была уже не жизнь, но все-таки это было еще похоже на жизнь! Двадцать третий год! Торговали, всю Почтовую заняли под частные магазины, в которых было все, что душе угодно. На углу Витебской был ресторан Капустина, на втором этаже казино. На Свидерской было ночное кабаре. Машин не было, но извозчики стояли там до утра. В то лето мы с отцом ездили в Сочи, на Ривьеру вдвоем, без матери...
— А много ли тебе было лет тогда, что ты все так хорошо помнишь? — спросила Софья Леонидовна.
— Шестнадцать! Достаточно для того, чтобы уже нравиться женщинам, разбираться в меню, давать на чай официантам и останавливаться около чистильщиков, чтобы они навели глянец на твои ботинки ваксою «Функ». Помните, дядя, ваксу «Функ»? — почти с нежностью, как о чем-то необыкновенно дорогом и знакомом, спросил борец за новую Россию, обращаясь к старшему Прилипко.
Да, старший Прилипко помнил ваксу «Функ». Это была очень хорошая вакса! Впрочем, в ту же минуту Шурик спохватился, вполне искреннее лирическое воспоминание о ваксе «Функ» показалось ему задним числом недостаточно значительным для его сегодняшней роли, и он добавил уже другим тоном, что шестнадцать лет — это вообще вполне достаточный возраст для того, чтобы помнить все, что было тогда и что исчезло потом.
— Тогда казалось, что нэп никогда не кончится, а он оказался всего-навсего ловушкой для легковерных, в числе которых был и мой отец. И тут уже началась настоящая советская жизнь со всеми ее прелестями!
Он сказал это с такой силой ненависти, что Маша чуть не вздрогнула.
— Может быть, вам помочь устроиться на работу? — помолчав, любезно сказал Шурик. Отвлекшись от воспоминаний, он снова вернул ей свое внимание.
— Ничего,— сказала Софья Леонидовна.— Мне уже обещали взять ее санитаркой в наш госпиталь.
И Шурик не стал спорить и возвращаться к своему предложению об оказании услуги.
— Что ж, малопривлекательно, но зато питание,— рассудительно сказал он.— А питание, как говорят большевики, определяет сознание. Простите за эту плоскую шутку времен оккупации,— поклонился он Маше. — Но все еще, конечно, далеко, еще очень далеко от идеала. Но когда-нибудь мы будем вспоминать об этих временах с нежностью, как о временах выздоровления после тяжелой болезни! Кризис уже прошел, но диета еще продолжается.
— Да, насчет диеты... это верно! Что верно, то верно,— сказала Софья Леонидовна и, положив на хлеб толстый кусок колбасы, решительно отправила его в рот. Против ожидания Софьи Леонидовны, Шурик не ухаживал за Машей, он только заметно стремился произвести на нее выгодное впечатление и до самого своего ухода был подчеркнуто вежлив и внимателен к ней.