— Ну что ж, можно,— сказала неопределенно Маша, умом понимая, что это действительно вполне возможно и, пожалуй, даже нужно, но чувством все еще не представляя себе, как это все-таки может быть.
Они проговорили еще минут пятнадцать, Маша выпила еще чашку такого же чая с щедро наваленным Тониной рукой сахаром и наконец встала, чувствуя, что качается от усталости, и почти с ужасом думая о том, что завтра в семь часов ей вставать, а в восемь уже мыть полы, лазая под немецкими койками.
— Я провожу тебя,— сказала Тоня.
— А как же обратно одна?
— А я не боюсь,— уверенно сказала Тоня и добавила, что завтра ей в свое кабаре идти в вечернюю смену и она еще успеет десять раз выспаться.
Она проводила Машу две трети пути, до самого угла улицы, по которой ей оставалось идти напрямик только несколько кварталов, сочно поцеловала ее в обе теки, еще раз шумно пожалела, что Маша не может переехать к ней — «уж мы бы тут наговорились досыта»,— еще раз повернувшись и в темноте помахав Маше рукой, ушла, громко стуча высокими каблуками.
А Маша, сгорбившись в своем холодном, насквозь продуваемом ветром пальто, пошла в обратную сторону, к дому Софьи Леонидовны, чувствуя себя по сравнению с Тоней маленькой и слабой, как это часто бывает даже с мужественным человеком, только приступающим к тому, к чему другой, в общем, такой же, как он, человек уже давно привык.
Через два дня, в свой выходной, Маша пришла на квартиру к Тоне утром, неся в руке бидон, в котором была налита вода, чуть-чуть забеленная сверху чашкой молока, специально купленного и не без сожаления потраченного на это.
— Чего, молоко, что ли, продаешь? — спросила выходившая навстречу Маше из двери квартиры, где жила Тоня, ее соседка, вдова машиниста.
— Нет, — сказала Маша, — подружку хочу угостить,
— А, — неприязненно махнула соседка,— у нее и без тебя угощатели есть... — и, не то сердито, не то сожалеюще взглянув на Машу, пошла своей дорогой.
Через два часа Маша вышла из квартиры с пустым бидоном, теперь совсем пустым и уже ни для чего больше не нужным. Вынутая из бидона рация теперь была спрятана внутри большого пружинного матраса Тониной двухспальной родительской постели, стоявшей у Тони во второй комнате. Половина шифровального ключа, который весь вместе складывался из определенным образом совмещающихся между собою двух половинок исписанного цифрами листа клетчатой бумаги, тоже была оставлена на квартире у Тони и засунута в сложенные на память в столе у отца старые школьные тетради. Вторую половину листа Маша оставила у Софьи Леонидовны и должна была, идя на передачу, каждый раз приносить с собою. Порознь каждый из этих листов ничего не представлял собой, вместе они были ключом.