Между тем Антонина с Яном на протяжении всей войны продолжали свои неофициальные исследования, живя в тесной связи с млекопитающими, рептилиями, насекомыми, птицами и целой галереей человеческих типажей. Почему же, спрашивала она себя, получается так, что «животные иногда подавляют свои хищнические инстинкты за несколько месяцев, тогда как люди, несмотря на столетия цивилизации, способны сделаться куда более дикими, чем любой зверь»?
1943 год
По мере того как шла война, жизнь становилась все менее безопасной, и даже сделанное мимоходом негромкое замечание могло спровоцировать огромные беды. До Антонины и Яна дошли слухи, что один из польских охранников из зоопарка заметил Магдалену и проболтался, что знаменитый скульптор прячется на вилле. Хотя Антонина считала этого охранника «порядочным, возможно даже добросердечным, – в конце концов, он же не позвонил в гестапо», она боялась, что нечаянно брошенное слово может достигнуть не тех ушей и карточный домик их виллы рассыплется. «Вдруг гестапо уже знает? – спрашивала она себя. – Вдруг это только вопрос нескольких дней?»
Огромное количество шантажистов, которыми кишела Варшава, тоже представляло собой серьезную угрозу. Частично из-за популярности черного рынка перед войной и привычки легко добиваться желаемого с помощью небольших чаевых и взяток, Варшава молниеносно превратилась в город, населенный хищниками и жертвами всех видов, включая порядочных и продажных, неподкупных и беспринципных, закоренелых преступников и жалких трусов или пособников нацистов, а также авантюристов, которые жонглировали собственной жизнью и жизнями других, словно горящими факелами. Поэтому показалось разумным спрятать на время «гостей» в каком-нибудь другом месте. Пани Девитцова, которая до войны преподавала в школе вместе с Яном, предложила укрыть Магдалену и Маурыция в своем пригородном доме, однако прошло несколько недель, и она, испугавшись, отправила их обратно, уверяя, что какие-то подозрительные незнакомцы начали следить за ее домом. Антонина сомневалась в этом. «Неужели в пригороде опаснее, чем в Варшаве?» – недоумевала она. Возможно, так оно и было, однако она подозревала, что дело тут в другом, и это лишь следствие того, как люди приспосабливаются к жизни, полной страха и неопределенности.
Эммануэль Рингельблюм писал о «психозе страха», который охватывает многих при мысли о побеге на арийскую сторону:
«Именно эти воображаемые страхи, предположение, будто за тобой наблюдает сосед, швейцар, управляющий или прохожий на улице, и составляют главную опасность, потому что еврей… выдает себя, озираясь по сторонам, чтобы понять, не наблюдает ли кто за ним, на лице его тревога, испуганный взгляд зверя, на которого охотятся, вынюхивающего повсюду какую-то опасность»