Майор Джон Карсон, раскачиваясь под куполом парашюта над Уссурийской тайгой, не раздумывал о таких вещах. Он гадал, сработал ли пиропатрон контейнера с ПиДжей до того, как русская противоракета врезалась в движок, и молился, чтобы его не заметили на фоне низких туч.
Конечно, он костерил яйцеголовых, но совсем по иной причине. Дорогущий «стеллс» был подбит с первого выстрела. Похоже, для русских он ничем не отличался от любого другого самолёта. Теперь «птичка» догорала на склоне заросшего лесом холма где-то на западе, а он болтался между небом и землёй, страшась, не поджидает ли его внизу взвод автоматчиков или агенты страшного КГБ.
Там оказался низкий перелесок на краю болотца – и ни души вокруг. Спрятав парашют, майор обустроил, как учили, место для ночлега, растянул на ближних елях паутину антенны и стал слушать эфир.
На третий день Карсон надумал застрелиться. Но не стал. Было ли это упрямство деда по отцу, шведа Карсона, или жизнелюбивость материной бабки, француженки, но майор достал парашют, смастерил подобие рюкзака, смотал антенну и отправился в сторону падения «стеллса». На его обломках не полетишь, но Джон рассчитывал сделать из них лопату или топор.
Очень хотелось плакать, и не было слёз. Смириться можно с чем угодно, но не со смертью ребёнка. Мария выровняла свежий, третий холмик на своём закутке обширного кладбища и воткнула в серозём яркую погремушку. Мишенька, её последний сыночек, родился живым, но дышал всего три дня. «Будь проклят Джон Карсон», – думала Мария, обирая сорняки с могилок Женечки и Толечки. Позаросли могилки, пока дохаживала она с Мишей последние недели. Сёстры присматривали, конечно, так ведь и сами на сносях через одну, и у каждой свой детский закуток.
Жили общинницы на окраине довольно большого, по здешним меркам, города. Там, где Мать остановила пятнадцать лет назад толпу испуганных женщин и девочек, бегущих из горящего ада. Мария не запомнила по малости лет, как это было. В памяти остались только клубы едкого дыма вокруг здания железнодорожной станции. Некому было тормозить, и скорый Хабаровск – Владивосток врезался в товарняк с бензином. Вкус этого дыма долго снился Марии, и она просыпалась с колотящимся сердцем и липкими руками.
Домой Мария вернулась в сумерках, и, не заходя в сестринское общежитие, отправилась к Матери.
– Не могу больше! – выкрикнула она с порога. Мать обитала в бывшем директорском кабинете старой школы. Классы были приспособлены под общежития и склады, а в спортзале обретались ясли и детсад.
– И? – сухо осведомилась Мать.