Послушать его, так ни один кабинет не блистал столь безукоризненным демократизмом, как тот, какой он имел честь представлять. И для большей убедительности министр прижимал руки к сердцу — ни дать ни взять какой-нибудь говорун из Лиги наций.
— Но такого-то числа, — кричали ему со скамей оппозиции, — произошло то-то и то-то!
— Ложь! Выдумки! Все ваши факты — ложь! Их просто взяли из древней истории или из практики соседних государств. Это большевики распускают подобные слухи, чтобы опорочить нас в глазах всего мира. Что? Вы говорите про такого-то? Да помилуйте, с ним обошлись, как с родным сыном. А, вы о том? Его же пальцем никто не тронул. Интересуетесь таким-то? Так ведь он сам побил бедняжку жандарма.
В то время как господин Давидович>{44}, глава демократической партии, лидер оппозиции, неистовствовал, потрясая подлинными документами, и голос его тонул в мстительном рокоте правительственного большинства, ему передали записку:
«Немедленно отправляйтесь в клуб демократической партии».
Господин Давидович пошел в клуб. Там в углу виднелось что-то смутно напоминавшее человека, безжизненное тело, тяжело рухнувшее на стул.
Однако это все-таки был человек, распухший, избитый, с вывихнутыми суставами, и жизнь едва тлела в этой груде полумертвой плоти, если только можно так выразиться. Присутствующие пытались оказать пострадавшему помощь, но когда к нему прикасались или когда он сам касался спинки стула, у него вырывался крик боли.
Давидовичу объяснили, что это жалкое подобие человека — некий Иован Ристнч, таможенный служащий из пригорода Белграда.
Его превратили в бесформенный кусок мяса только за то, что во время последних выборов он не проявил достаточного пыла в отношении к правительственному кандидату, и сделано это собственными руками господина Соколовича, полицейского комиссара.
Кто-то предложил раздеть человека, который жалобно стонал и мучительно дергался на стуле, как будто сидел на раскаленных угольях.
Все его тело было покрыто синяками от палочных ударов, исполосовано кровавыми следами.
— Отнесем его в парламент!
И они подняли на руки искромсанное тело, наполовину уже умершее, и понесли его, как несут простреленное знамя.
Они отправились к скупщине, пробились сквозь толпу, вошли и водрузили перед депутатскими скамьями, этот кровоточащий символ правительственного правосудия господина Максимовича. Полуобнаженный, страшный, Ристич был предъявлен как обвинение этому парламенту, и в ярком свете дня нельзя было не видеть зловещей татуировки и позорных пятен ударов. На это поруганное тело свисала бессильно качающаяся голова, на закрытые глаза падали смоченные предсмертным потом волосы.