Леша улыбался. Вторая партия слегка замедлилась в темпе, но я стала играть внимательнее и свела партию вничью.
— Ну что? Как вам это, Алексей… Э…
— Федорович. Дерзко, смею заметить! — Он ласково и снисходительно улыбнулся. — Простите, а вы, кажется, не представились.
— Ира.
Леша ловко собрал карты, так же ловко перетасовал их и лихо раскидал на две стопки.
Я загадала, если козырь будет бубновый, я выиграю.
— Сдвигайте, Иришка.
Я вздрогнула. Так давно-давно меня называла мама.
— Иришка-ириска, — поддразнил он.
Я замерла и медленно подняла на него взгляд.
— Что-то не так?
— Нормально. — Большим пальцем правой руки я сдвинула колоду от себя и взяла верхнюю карту.
— Туз бубновый.
Я заволновалась. Неужели выиграю?
Игра пошла еще медленнее. Я четко видела каждый ход и, когда на руках у нас осталось по четыре карты, закрыла глаза и разом вспомнила все вышедшие из игры масти. Сопоставила со своими картами и тихо произнесла:
— Т-а-а-а-к. У вас две дамы — буби и крести, десяточка черви и… то ли валет, то ли девятка пик… Ага!
Я зашла к нему с королей, он их снял, и тогда я с ликующим восторгом водрузила ему на плечи две шестерки.
Леша смутился, и, когда я выиграла две следующие партии, он наконец сдался.
То, что он был расстроен, сквозило в каждом его движении.
— Ну, что вы? Это же случайность! Роковое стечение обстоятельств. — Я прикоснулась к его руке и посмотрела в глаза юноши.
— Я проиграл в последний раз тогда, когда вы в последний раз играли. А если точнее, года два-три назад. И то, по правде сказать, я был болен, с высокой температурой, к тому же мы играли трое суток и почти ничего не ели. У меня просто закружилась голова, и я положил не ту карту.
Леша собрал карты и убрал их в сумку.
— Вы не возражаете, я выйду?
— Да-да, конечно.
Он взял пачку сигарет и вышел из купе.
Я забралась с ногами на диван, уткнулась носом в холодную плоскость окна и, тихонечко ударяясь лбом о стекло на стыках, стала думать о своем.
— Смотри, Папань, птичка-синичка.
— И в клеточке!
Два волосатых в крутом подпитии молодчика дохнули разом в мое лицо смесью перегара, лука, селедки и еще чего-то невыносимого.
— Одна, видать, едет. Видишь, постельки-то все пустые.
Я сообразила, что Леша еще не снимал с верхней полки белье, его диван матово поблескивал дерматином.
— А что это ты одна, пташечка?
— Отстань! — Меня передернуло.
— Вот непруха так непруха, — осклабился желтыми зубами тот, что постарше, которого сотоварищ назвал Папаней. — Норовистая кобылка.
Он захлопнул за спиной дверь и полез ко мне.
— Раш, постой на стреме.
Чернявый, в линялых трико и застиранной до непонятного цвета тенниске, с готовностью отозвался: