– На огороде.
– А-а, ну понятно. Я тут тебе бумажку припасла, чтоб ты тихесэнько прочитала. На и решай, може, с нами поедешь.
Положив тряпку и вымыв руки, Граня уставилась в бледную, косо отпечатанную бумагу Так-так: агрономия, инженерное дело, зоотехника, землеустройство, мелиорация… Изо всех ей ближе инженерное дело. Но если мест не хватит, можно на зоотехнику. А может, все-таки на станцию? Ведь паровоз это спаситель человечества. И голос его всегда зовет в бой, и сам он прекрасен как Данко!
Ясно, отец сразу был «против», и куда ты, и зачем ты, и устроим тебя лучше в контору… Но мать Таисья, пригладив свою и так гладкую голову натруженными руками, сказала:
– Хай йидэ, вона больша дивчина. Хай будэ нэ то, шо тоби надо, а то шо, вона хоче.
– Цыц, – нахмурился Богдан, – у кого тут пятки черны? Постылая.
Даже удивительно для такого мягкого покорного человека, как мать, ведь она всегда слушалась отца. Но дочка еще раньше чуяла несправедливое отношение отца к матери.
– Чего это он?
– Ничого, детка, це, може буть, ще друга появилась…
В маленьком фанерном чемоданчике было мало вещей – две майки, пара нательного, рейтузы с начесом, две пары чулок, одни чулки простые, другие фильдеперсовые… Юбка черная. Книги, любимые и не раз читанные, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Овод» Войнич. В клубе около станции уже крутили «Небесный тихоход», где летчиков не убивали, наоборот, они веселились, пели. Неулыбчивую Граню это смущало, и она зачастила в библиотеку. Потом в чемоданчик легла аккуратно завернутая карточка Осипенко и газета с рассказом про нее. И, конечно, карточка Лешека в обнимку со Златкой, на нем тот самый двубортный костюм, папироска в углу рта, да чуб на лоб. А на Злате – светлый крепдешин в черный горошек, вся в бантиках, рукава – фонарики, коса на плече. И вся она, как спелая абрикосина в бархатной кожурке, не может улыбку сдержать. Где же она, подруга детства? Хоть написала бы, даже если сидит. Ведь адрес должна помнить! Раньше так все рассказывала – и про своих женихов, и про все, что творится дома, а тут забыла… Хотя, может, ей и переписка запрещена, ведь не пишет даже матери. Теплое чувство охватывало Граню, когда она смотрела на карточку, сделанную самим Ковальским, их отцом, и внизу, под обрезом, на белом поле – два голубка. А на другой фотографии стояли в роще подружки – Граня и Злата, еще малые, в школьной форме. Личики, что твои яблоки. Стоят, взявшись за руки, сияя глазами и улыбками. Фотограф Ковальский, романтик, убитый на войне.
А у Люси Туполевой отец – демобилизованный военный, привез много всего из Германии, так что ее чемодан был огромный, с платьями, костюмом, туфлями на каблуках, ботами резиновыми для тех туфель… И даже с упакованным на холод пальто. Серый бостон с серым каракулем, и даже с муфтой. Она показывала все эти вытребеньки, от которых глаза лезли на лоб. Она неженка, всего боялась, скучала по колбаске, не хотела уезжать из дома, ведь любили ее, баловали, а что Граня? Ее дома ждала совсем не колбаска!